Аббатиса услышала, что Жосс приблизился и сел рядом с ней на узкую скамью.
К ее смутному удивлению – она обнаружила, что сейчас все ее чувства были смутными, – какое-то время она не могла вспомнить, куда он ездил. Потом в ее памяти всплыл образ посыльного. Да. Верно. Прибежал какой-то мальчик, он задыхался от спешки, его слова путались. Мальчик объявил, что должен увидеть сэра Жосса Аквинского. Он принес сообщение – Брайс Родербриджский приглашал сэра Жосса навестить его. Интересно, что все это значило?
– Вы нашли лорда Брайса в добром здравии? – спросила она.
Какое-то время Жосс не отвечал. Затем голосом, который она никогда раньше не слышала, сказал:
– Да, Брайс снова стал прежним. Он исповедался, принял суровое наказание и получил прощение.
В этих словах было такое отчаяние, что сердце аббатисы наполнилось жалостью.
Открыв глаза, Элевайз очень осторожно повернула голову влево.
Судя по гладкой коже лица, этому мужчине не было и тридцати, но он выглядел намного, намного старше. Не только из-за бросающейся в глаза седой пряди, переплетавшейся с темными волосами. И не из-за тяжелой осанки усталого, сдавшегося человека. Старыми были его глаза. Темные глаза с невидящим взглядом, набухшими веками и мрачными кругами, будто покрытыми грязной черной пылью.
Неудивительно, что об исцелении Брайса он говорил с такой безнадежной завистью. Аббатиса не сомневалась, что перед ней – человек, страдающий так сильно, переносящий такие адские муки, что радость прощения должна казаться ему столь же недостижимой, как луна.
Кто он? Очевидно, кто-то, знакомый с Брайсом Родербриджским. Но все по порядку.
Очень спокойно и очень тихо она сказала:
– Вы пришли, чтобы помолиться, мой друг?
Обращение аббатисы зажгло огонек надежды в глазах мужчины, но, едва появившись, огонек тут же исчез.
– Я не могу молиться, – ответил он глухо. – Я пытался. Другие тоже пытались молиться со мной. Монахи самой священной обители в Англии делали для меня все, что было в их силах. Бесполезно. Для меня недоступно спасение.
– Нет человека, для которого недоступна любовь Господа, – продолжала аббатиса все тем же тихим голосом. – Таково послание нам Христа: искренне раскаявшись, мы можем быть прощены.
Наступило молчание.
Казалось, он не собирался нарушить его. Аббатиса продолжила:
– Не помолитесь ли вы со мной? Наша Пресвятая Дева здесь – видите? – услышит вас.
Это помогало многим, даже в самой нижней точке их падения. Там, наверху, в аббатстве и здесь, внизу, в Святыне, Элевайз сталкивалась, казалось бы, с безнадежными случаями. Она спокойно беседовала с падшими, внимательно выслушивала потоки слов о жизни, которая пошла вкривь и вкось, признания в одном плохом поступке, который с ужасающей неизбежностью вел к следующим, пока уходящая вниз спираль грехов не выходила из-под контроля, а затем, когда все слова были исчерпаны, слышались рыдания, и аббатиса начинала помогать падшим в их долгом и трудном пути наверх.
Да. Ей доводилось видеть мужчин и женщин, которые оказались далеко за пределами любви Господа и тем не менее возвращались в лоно Церкви.
Она изучала темноволосого мужчину. Он медленно поднял голову, и его печальные глаза остановились на статуе Девы. Едва заметная улыбка на мгновение оживила его красивые черты, но затем исчезла. Лицо мужчины потемнело, и он хрипло сказал:
– Здесь, в этом самом месте, как нигде больше, я не могу молиться. Она… Святая Дева… смотрит на меня, как той ночью. Она знает, что произошло. Она знает, что без меня Гуннора все еще была бы жива.
Он повернулся к Элевайз. Его руки неожиданно схватили аббатису за плечи с поразительной силой.
– Она пообещала мне! – закричал он. – Пообещала! Это было в ту самую ночь.