На двери кельи, в которую поместили Милона, было лишь маленькое решетчатое окошко на уровне глаз. Немного тепла и утешающего света могло к нему проникнуть.
– Там чисто? – спросил Жосс Савла, поворачивая тяжелый ключ.
– Да, сэр. Конечно, сэр, – ответил Савл, и в его голосе прозвучал легкий упрек. – Аббатиса Элевайз не позволяет убираться кое-как. Ни в одном помещении в пределах аббатства.
Жосс коснулся его руки, безмолвно извинившись и за предположение, что келья могла быть грязной, и за вытекающее отсюда обвинение, что брат Савл в этом случае поместил бы туда узника.
Узник.
Это слово крутилось у него в голове.
– Если я больше ничем не могу быть вам полезен, сэр, – сказал Савл, тщетно пытаясь побороть зевоту, когда они вышли из подвала, – может быть, я пойду и прикорну несколько часов?
– Что? – Его слова заставили Жосса очнуться от беспокойных раздумий. – Да, брат Савл, конечно. И спасибо за компанию и за вашу помощь сегодня ночью.
Савл наклонил голову.
– Не скажу, что это было приятно, сэр, но всегда пожалуйста. – Он замолчал, однако Жосс был уверен, что брат Савл хотел сказать что-то еще. – Он виновен, сэр Жосс? Без тени сомнения?
– Не мне судить его, Савл, – тихо ответил Жосс. – Он предстанет перед судом. Что до меня, то никаких сомнений у меня нет.
Брат Савл кивнул. Затем печально произнес
– Этого я и боялся. Его повесят.
– Он – и это почти наверняка – убил двух юных женщин! Монахинь, которые не сделали ему ничего плохого. Они всего лишь мешали ему получить наследство!
– Я знаю, сэр, – с достоинством произнес Савл. – Только вот…
Он не закончил. Вздохнув, как будто все это было за пределами его понимания, он поднял руку в знак прощания и направился к жилищам в долине. А Жосс, после минутного колебания, вошел в галерею и опустился на пол, намереваясь дождаться аббатисы.
Как он хорошо понимал, ему предстояло ждать долго. Но никакого другого занятия он просто не мог придумать.
Элевайз увидела его, когда шла к себе после Заутрени.
Он устало сидел в углу, образованном двумя стенами галереи. Ему было страшно неудобно, тем не менее он крепко спал.
Его худое лицо было бледным, от носа к уголкам рта бежали глубокие морщины. Густые брови нахмурены, будто даже во сне он был обеспокоен и рассержен. Бедняга, подумала аббатиса. Какую ночь ему пришлось пережить!
Когда она входила в церковь на службу, ей уже сообщили, что Милон Арсийский схвачен. Брат Савл поговорил с братом Фирмином, и тот сразу передал новость аббатисе.
Потребовалось почти все ее самообладание, чтобы не покинуть церковную службу, хотя другая, земная часть ее существа – не такая уж маленькая часть – настаивала, чтобы Элевайз шла прямо в подвал и требовала от убийцы ответа.
Однако сейчас аббатиса была рада, что заставила себя молиться. Величие, мощь и сама атмосфера церкви аббатства трогали ее в большей степени ранним утром, и утешение и силы, которые она черпала тогда, тоже были наибольшими. Возможно, поэтому на Часе первом, на Заутрене, она чувствовала себя ближе всего к Богу. Она часто думала, что в эти утренние часы все было так, словно Господь наслаждался невинностью мира, когда новый день только-только начинается. Может быть. Он, как и аббатиса – если такое сравнение не слишком кощунственно, – стремился отпраздновать непорочность утра до того, как те, кто населяет их владения, такие огромные у Бога и такие маленькие у нее, получат возможность запятнать его.
Чувствуя духовный подъем, чистый и сильный от общения с Богом, она прошла галереей, приблизилась к Жоссу и мягко тронула его за плечо.
Жосс моментально проснулся, его рука дернулась туда, где он, несомненно, обычно носил меч. Он гневно вскинул глаза.
Увидев, кто перед ним, Жосс расслабился.
– Доброе утро, аббатиса.
– Доброе утро, сэр Жосс.