Эти слова В.Л. Иноземцева были реакцией на выступления А.Б. Зубова и мое, в которых мы, хоть и с разных позиций, но стремились рассматривать настоящее через призму прошлого, не сводя, разумеется, все к «историческим закономерностям». Так вот попробуем возразить адепту современности В.Л. Иноземцеву.
В последние годы особой популярностью в научном мире пользуется концепция академика Л.В. Милова (ум. в 2007 г.). Было бы, конечно, преувеличением утверждать, что его «Великорусский пахарь» перепахал несколько поколений исследователей, однако, вне всяких сомнений, способствовал формированию нового исторического знания. Безусловно, мы и ранее читали о географических и природно-климатических факторах социального развития. Историки XIX столетия, В.О. Ключевский, евразийцы, да, кто, собственно, не писал об этом. Но во всем этом было больше идей, наблюдений, историософии. Леонид Васильевич дал нам, так сказать, материю. Точнее: показал бедность русского материального мира. Но какие выводы следуют из его творчества?
Говоря кратко, мы совсем не самая (потенциально) богатая страна в мире, как это почему-то утвердилось в общественном сознании. Напротив, крестьянская Русь (а это значит страна до начала 1930-х годов) в силу своего северо-восточного географического и природно-климатического местоположения была невероятно бедной. Что в конечном счете предопределило ее судьбу национальный характер («менталитет», следуя моде 90-х, говорит Милов), сверхинтенсивный и жесткий тип государственности, централизованное изъятие и распределение «прибавочного продукта» (так Леонид Васильевич в наивном советско-марксистском стиле называл процесс ограбления русского народа русской властью). И все, включая автора этого текста, были согласны с ним.
Лишь позднее знакомство с работами Э.С. Кульпина открыло мне глаза на следующее. Милов основывается на материалах крестьянской жизни XVIIIXIX вв. И в меньшей мере второй половины XVII в. Мы же (никакой ответственности за это Леонид Васильевич не несет) экстраполируем его выводы на всю более раннюю историю России. А это и ошибка, и заблуждение, и самообман.
Современная саратовская исследовательница О.В. Сухова, находящаяся, кстати, под большим плодотворным воздействием и Милова, и Кульпина, указывает на необходимость «сравнительного анализа двух хозяйственных типов, существовавших в российской истории, последовательно сменяя друг друга на протяжении XIVXV и XVIIXVIII вв.» (4, с. 95). Несколько забегая вперед, заметим: ничего не сказано о XVI столетии. А это ведь как раз эпоха окончательного становления самодержавия и основ крепостного порядка, появления первых сословий и вступления в Смуту, формирования первых современных институтов управления и соборного представительства. Это и период расцвета местного самоуправления и суда, первый век русской «государственной» независимости и утверждения церкви в том ее виде, в каком она внутренне просуществует несколько столетий. Но пока оставим XVI в. И подчеркнем: мы не собираемся свести объяснение русского исторического процесса к смене одного хозяйственного типа другим. Однако проанализировать все это обязаны.
Итак, послушаем О.В. Сухову: «При наличии неиссякаемых до поры до времени ресурсов земельной колонизации, которая, по замечанию В.О. Ключевского, выступала стержневым процессом российской истории, экстенсивное кочевое подсечно-огневое земледелие продолжало сохранять свою девственно-архаичную форму и в XIVXV вв. Этому, отчасти, способствовало и установление татаро-монгольского ига. И от налоговых тягот, и от княжеских усобиц, и от ханских набегов лес служил одинаково хорошей защитой, что обусловило направление миграционных процессов. В XV в., как известно, подавляющая часть населения Руси проживала в лесных деревнях одно-двух и трех-четырехдворках. По словам Э.С. Кульпина, до конца XV в. экологическая составляющая, как никогда позже, благоприятствовала русскому крестьянину. Удовлетворительные климатические условия, невероятно высокие урожаи, собираемые на плодороднейших лесных почвах; отсутствие дефицита земельных площадей и возможность неограниченной занятости производительным трудом и пользования благами охоты, собирательства, рыболовства; реальная возможность вознаграждения упорного труда обеспеченным, безбедным существованием, отсутствие сколько-нибудь существенных налогов и, возможно, полное отсутствие повинностей для лесных людей; полная свобода землепользования при отсутствии реальной собственности на землю; и, наконец, независимость подавляющего большинства населения от княжеской власти и давления общины, максимальная раскрепощенность личности вот факторы формирования национальной ментальности в период, названный Э.С. Кульпиным временем наибольшего благоденствия для большинства живущих на территории Северо-Восточной Руси»8.