Жили-были сказки
Ольга Скляренко
© Ольга Скляренко, 2018
Рукописи не горят
Петр Афанасьевич писал книгу. Он усердно трудился над ней всю жизнь, лелеял каждую фразу, заботливо перечитывал каждый абзац, тщательно исправлял, корректировал, снова исправлял и как-то за всем этим делом не заметил, как умер.
Странно, подумал Петр Афанасьевич, вот я умер и что теперь?
Не успел он так подумать, как в комнате материализовались два человека, один в темном двубортном костюме, а второй в белых шортах и гавайской рубашке. То есть по факту, конечно, никакими людьми они не были, но нужно же было их как-то, пусть даже в мыслях, называть.
Ангел и черт? подумал Петр Афанасьевич.
Совершенно верно! словно прочитав его мысли, белозубо улыбнулся тот, который в гавайской рубашке, разрешите откланяться, я Сигизмунд Аристархович, а это, «гаваец» почтительно кивнул в сторону темного, Серафим Модестович.
Серафим Модестович слегка нахмурился, вздохнул и открыл толстую черную папку.
Итак, Петр Афанасьевич, приступим к подсчету грехов
Э, Сима, погоди, не торопись, что ж ты так сразу и про грехи, засуетился «гаваец» и, понизив голос, жарко зашептал, Сима, мы ж договаривались, ты что ж творишь-то, Сима, нельзя так, без подготовки
Петр Афанасьевич испуганно переводил взгляд с «гавайца» на того, другого, в темном костюме, и обратно.
Это что же, охнул он вдруг, что же мне теперь, в ад?
Ну, замялся «гаваец», так-то, конечно, да, в ад. Но понимаете
«Гаваец» горестно вплеснул руками:
Никак вам не получается к нам в ад. У нас в аду сейчас адское перенаселение. Мы и так уж всех уплотняем-уплотняем, но, сами понимаете, ад-то не резиновый.
Не резиновый, понимаю, машинально повторил Петр Афанасьевич и перевел взгляд на того, который в костюме.
Который в костюме кашлянул и нервно захлопнул папку.
А к нам в рай критерии отбора строгие, вздохнул он, вы по баллам не добираете. И к тому же, вы писатель.
Петр Афанасьевич нервно захлопал глазами.
Хотя, строго говоря, продолжил тот, что в костюме, вы ведь не публиковались. Так ведь?
Не, не публиковался, промямлил Петр Афанасьевич.
И в соцсетях свой роман не выкладывали?
Петр Афанасьевич замотал головой.
И друзей и родственников своим романом не муча Не читали им свой роман?
Не мучал и не читал, честно подтвердил Петр Афанасьевич.
Вот видишь, Сима, встрял «гаваец», он не мучил.
М-да, дилемма, пробормотал тот, что в костюме, и как же нам теперь с вами быть-то?
А может дадим Петру Афанасьевичу шанс? воодушевился «гаваец», пусть он понеприкаивается немножко, а, Сима?
Как это, понеприкаивается? не понял Петр Афанасьевич.
Ну, неприкаянным побудете лет так триста, пояснил «гаваец».
Не меньше пятисот, отрезал тот, который в костюме.
Сима, укоризненно покачал головой «гаваец», но, наткнувшись на непреклонный взгляд товарища, поспешно затряс головой, пятьсот, так пятьсот, как скажешь.
А что мне делать-то? Петр Афанасьевич испуганно сжался. Его руки тряслись, а ногой он безуспешно пытался нащупать клетчатый тапок.
Являться, засмеялся «гаваец», писателям, поэтам и прочим графоманам. Во сне и наяву. Можете рукопись им свою читать.
С этими словами «гаваец» сунул в руки Петру Афанасьевичу рукопись, и оба, и «гаваец», и этот второй, в костюме, растворились в воздухе.
С тех самых пор, бродит по свету неприкаянный Петр Афанасьевич, в пижаме и одном клетчатом тапке, и всем читает свою бессмертную рукопись.
Последнее дело
Серого я узнал сразу же, как только вошел в вагон электрички. На нем красовался потертый намордник, а шею украшал строгий ошейник шипами наружу. От ошейника тянулся толстый ремень поводка, который заканчивался в крепко сжимавшей его маленькой ручке тощенькой невзрачной девчушки. Девчонке было на вид лет двенадцать-тринадцать. Красный берет, две аккуратные темные косицы, веселенький рюкзачок, то ли с мишками, то ли с котятами ни дать, ни взять отличница, едет на каникулы проведать больную бабушку.
Я плюхнулся на сиденье напротив.