Одиночество
В мои десять лет родители не любили со мной разговаривать, а часто и откровенно объявляли мне словесный бойкот: их очень раздражала моя нелюбовь к урокоделанию, и предпочтения всем школьным наукам фигурного катания, музыкальной школы и писательства историй, которые придумывались в моей детской голове по несколько в день, да стихов нескладных. Все, столь любимые мной занятия, родители назвали бездельем и пророчили мне жизнь с метлой в руках летом, и лопатой для снегоуборки зимой. Признаюсь, лето меня так не пугало, как лопата: всегда очень боясь холода, при одной крошечной мысли, что в зимней ледяной темноте я буду скрести в шесть утра этой самой лопатой, почти усаживала меня за уроки, но неожиданная история про лопату, дворницу иль еще что, всегда меняли тетрадь по математике на секретную, для мыслезаписей. Видимо, устав бороться с бездельем, и было принято в тот летний жаркий день мамой решение сделать из меня пусть бездельника, но профессионального. У мамы был отпуск и решилось ей доехать до ближайшего кинотеатра дозвониться до таковых во времена, когда мне было десять, не было возможным, посмотреть, какие новинки синематографа в ее недолгий отпуск театр сей дает. Пока мама рассматривала афиши, я приметила листок, смешно прилепленный изоляционной лентой к стеклу кинотеатра. Не даром назвался кинотеатр «Мечта»: листок гласил бравурно, что, коль зайти в «Мечту» с черного хода, можно записаться в школу профессиональных поэтов. Округлив глаза до удивления французского бульдога и уставившись призывно на маму, я уже видела картины своего будущего: с лопатой в руках, но читая вслух свои профессиональные стихи, поэмы, и Подошедшая мама прочитала объявление и тут же взяв меня за руку, потащила туда к черному ходу, за профессиональным бездельем, поэзией.
В маленькой комнате, заваленной старыми афишами, сидел мелкий, мужского пола. Услышав, зачем пришли, он радостно протянул руку маме, а потом и мне, и смущенно стал бубнить, что школа дорогая пять рублей за урок, но урок четыре часа каждую субботу, и уже краснея что в детях он не особенно заинтересован, школа скорее для взрослых, пишущих о жизни, а не о лютиках-цветочках. Мне стало очень обидно за свои десять и лютики, прошипев, что про цветочки я не пишу, отвернулась к двери, мама согласно кивала, она читала как-то мою поэму про ночных бандитов, нападающих на людей, но секрет тематики моего творчества не выдала. Мелкий, мужского пола, делая вид, что напряженно думает, почесывал затылок с редкими волосами, и, наконец, радостно-громко-театрально произнес: «Беру! Беру, раз про лютики не пишет!». Занятия в школе профессионалов должны были начаться с ноября, но, выходя из маленькой комнаты, заваленной старыми афишами, что в кинотеатре «Мечта», я чувствовала себя уже если не великим, то настоящим поэтом точно. Долгожданный ноябрь однажды все-таки наступил, и топая по снегу к «Мечте», я представляла, как научусь писать «о жизни» правильно, и все в школе профессиональной будут мне апплодировать, может быть даже стоя. Войдя же в зал, где занятиям проходить суждено было, я тут же втянула голову черепахой в пальто, оставив снаружи только шапку с цветочком вместо помпона: в зале не было никого, моложе тридцати, большинство же являли собой серьезные мужчины с бородами и в очках, женщины на пенсии, которые мне казались уже бабушками.