Нитковдеватель
Правдивые рассказы о жизни обычных людей
Джулия Тот
Моей семье
Дизайнер обложки Аргирис Дьямантис
© Джулия Тот, 2018
© Аргирис Дьямантис, дизайн обложки, 2018
Нитковдеватель
Уже не вспомнить, какой был тогда год, точно одно брежневское время начала восьмидесятых. Родители работали при заведении, имеющем свой пионерлагерь, дабы труженники того самого заведения не беспокоились о душевном и прочездоровье чад своих временем летним. Располагался лагерь пионеров на море Черном, в прианапском поселке Джемете. Пионерия, проводившая сорок его дней иль все лето в одном из многочисленных лагерей, что заполонили Пионерский проспект, отличалась от пионерии школьной большей свободой, не смотря на возраст детский обилием летних любовий, и бесстрашным обдиранием роз, предназначенных для видения сада пионеров времен социализма садами райскими. Те из нас, кто ехал в лагерь уже не первый год, изображая завсегдатаев и старожил некоего секретного сообщества, уже в поезде начинали россказни опыта своего прошлого, словно пытаясь обратить новичков в свою, некую особую веру не пионерскую Новообращенные быстро учились премудростям карточной игры, начинали писать стихи и песенки, запуганные открытиями смены, днями Нептуна и прочими, новыми для их жизни, событиями. Однако, каждый год находились в плацкартных вагонах, везущих пионерию двое суток в Анапу, в нововеру необращаемые, косящие на поведение наше, советских школьников недостойное, и пытающиеся напищать о таковом уже отмечающим отпуск вожатым работникам все того же ведомства, коему лагерь принадлежал и студентам пединститута.
В тот год неодобрительно взирал на нас лишь странный мальчик с лицом слишком взрослым, постоянно помогающий девочкам спускать и поднимать чемоданы, если что из них понадобилось, без конца смотрящий в окно, и на вопрос, почему не спустится со своей верхней плацкартной полки к нам, отвечающий коротко, отбивая у всего вагона желание спрашивать что-либо иное: «Я никогда никуда не ездил». К подобному пионерия отнеслась с пониманием: все мы, попав в этот поезд впервые, даже уже ездившие на поездах, первые часы тоже пялились в окна. Мальчика звали Костей, и интерес мы к нему потеряли быстро, сам он такового к нам не проявлял и забавлял лишь излишней взрослостью, пропуская всех девочек вперед при походе на обеды, излишней для ребенка вязью языка, с поминутными «благодарю», «прошу прощения» и прочими, детям малосвойственными, оборотами. В лагере с мальчиком Костей в отряды мы попали разные, потому и не встречались почти. Слышать же о нем можно было часто: на танцы и в кино одевался он щеголем семидесятых в голубую рубашку, застегнутую на все пуговицы, и брюки оченьклеш, с неведанным нам образом отглаженными стрелками. Девочек танцевать в столь строгом наряде приглашал он, словно кавалер века девятнадцатого, как и в конце танца провожал галантно их туда, «где взял», кланялся наклоном головы и удалялся. В каких книгах Костя вычитал подобное поведение нам было понятно, загадкой оставалось, зачем так утомляет он себя столь старомодностями в свои одиннадцать лет. Но все странности Кости забавляли нас не больше минут двух пионерия была очень занята в те годы. Одной из любимых всеми нами занятостей бытия лагерного был сбор урожая фруктов: черешни и абрикосов. Выскакивая из автобусов, доставлявших на плантации, мы с радостными криками неслись к деревьям и уже через минуту, голодными обезъянками сидели на ветвях, набивая пионерские животы. Сбор урожая же подразумевал не пионерское обжорство, а норму в два ящика на пионерголову. Многие головы забывали об ответственности коллективного труда и неприятностях, ожидающих отряд при ненаполнении нужного количества ящиков фруктами. В такие то минуты появлялся Костя, осуждающе качая головой, брал ящики, и, заполняя их, приносил бездельницам другого отряда. На вопросы же зачем он это делает, отвечал просто: «стране помогаю». Бездельницы радостно чмокали Костю в щеку за наполненные за них ящики, и тут же опять про него забывали. Смена неслась в прошлое событиями каждодневными, празднованиями всего, олимпиадами, да наградами, пионерболами и, конечно, экскурсиями. Эксурсии, даже пионерские, заканчивались свободным временем, когда стремглав неслись мы покупать безвкусные и никому не нужные сувениры, в знак не известно чего, некоей отчетностью «где был, что видел». Стекляшки с дельфинами внутри и надписью «Анапа», пластмассовые, почему то синего цвета Нептуны, с голов которых все время сваливалась не по размеру подогнанная советской фабрикой производства Нептунов, корона, и прочее барахло, хвастливо вываливалось нами и в тот экскурсионный день, в автобусе, что вез обратно в лагерь. По какой причине в автобусе оказалось пионерство разных отрядов уже не вспомнить, но рядом сидел Костя, с интересом рассматривая накупленные нами ненужности, тихо повторяя: «красиво», пока все мы в ожидании не уставились на него. Костя, вновь не по-детски приосанившись, гордо выудил крошечный пакетик из кармана форменной пионерской рубашки, бережно достал из него нечто, названия чему я не знала никогда в жизни, но знала, что используют это нечто для протягивания нитки в иголку, неведанным мне образом. Костя на наши удивленные взгляды лишь гордо пояснил: «Это маме, она у меня старенькая, видит плохо». Пионерия в автобусе тогда притихла, из моих детских глаз слезы полились как-то сразу реками, чтобы их скрыть отвернулась к окну. Мне было очень жалко Костю, мама которого старенькая, и если она умрет, он будет сиротой, почему Костя представлялся мне именно сиротой, не знаю, он никогда не говорил, что живет только с мамой Мне было стыдно за синего Нептуна с золотой, падающей с его головы короной, и почему то за молодых родителей, которым не нужны такие штуки, которыми продевают нитку в иголку Я не знаю, кем стал мальчик Костя и как сложилось пребывание его в этой жизни, но вспоминаю его любовь к маме и заботу о ней каждый раз, когда настроенит подуться на мою, теперь уже куда старше мамы мальчика Кости, маму. Вспоминаю с благодарностью и за то, что наконец, узнала, что та штука, которую заботливо завернув в крошечный пакетик Костя вез маме, называется уродливым словом «нитковдеватель».