Вот к Марксишко и направился Савраскин.
Идти пришлось долго, на окраину города, что давалось Ивану с трудом по причине особого его телосложения: маленький рост, огромный живот и короткие ноги со стопами тридцать шестого размера вовсе не несли, а тащили грузную комплекцию к возможной кормушке.
К вящей радости Савраскина, брат оказался дома. Открыв калитку и, неловко пнув тощую курицу, прошмыгнувшую перед ним, Иван закричал:
Звездочёт, принимай гостей!
Скрипнула дверь, и Савраскин увидал показавшуюся, не первой свежести, помятую физиономию Анатолия.
А-а, это ты, прохрипел Марксишко. Заходи, коль ко мне намылился.
Савраскин вошёл в дом. Оглядевшись, Иван отметил в уме: «Наверное, зря топтал сюда». Действительно, то, что Анатолий называл кухней, походило скорее на склад приёма битой стеклотары и свинарник одновременно; при этом воздух явно был насыщен духом помойной ямы.
Как дела, брат? с грустью спросил Савраскин. Как здоровье?
Вчера было лучше, из себя выдавил Марксишко и, поглядывая с мольбою на Ивана, спросил: Имеешь что?
Нет, развёл руками Савраскин, понимая, о чём спрашивает Анатолий. Сам рад бы, за тем, собственно, и заглянул.
Эх-х, вымучил специалист по санузлам. Вчера надо было приходить.
И поесть даже нечего? Моя ненаглядная, понимаешь, уехала на юг жирок плавить, а мне харчей не оставила, с досадой сказал Иван.
И денег нет?
Какое там! Видишь, пешком пришёл. Деньги были, но я их бабых, вздохнул Савраскин. Как говорится, деньги в мешках, а мешки под глазами.
Вообще-то не скажешь про тебя, что бедствуешь. Вот какой мамон откормил, сала на десять пальцев. Марксишко, кисло улыбнувшись, по-приятельски хлопнул Ивана по животу. Да ты не обижайся, Мамон Бабыхович, сейчас что-нибудь скумекаем, пошевелим мозгами.
А Савраскин и не думал обижаться на брата. Они присели на стулья, оставшиеся в наследство Марксишко от самого прадеда, и начали обсуждать план действий.
Будем говорить так, взял слово Анатолий. Ты хочешь поесть, и я не отказался бы под это дело Он щёлкнул себя не то по кадыку, не то по мятой бороде. Значит, нужно добывать нам и первое, и второе.
Не против, хорошо бы.
У меня гениальная идея: нужно что-нибудь продать.
Да, но похоже, у тебя ничего нет на продажу, возразил Иван.
Весьма ты зорок. А у тебя?
У меня тоже бабых. Иван показал кукиш куда-то в потолок, прибавив к жесту своё излюбленное словечко «бабых», которым он выражал всё: и злобу, и удивление, и любовь и которое вначале никто не понимал, так как ни в одном словаре оно не упоминалось.
Значит, будем говорить так: дело дрянь, подвёл итог Анатолий.
В самую точку сказано, вздохнул Иван.
Минут десять длилось молчание.
Ещё одна гениальная идея посетила мою несгибаемую голову: следует продать кого-нибудь, вновь захрипел умный Марксишко.
Но кого? удивлённо и подозрительно Иван поглядел на брата и почесал свои задние нижние «булки».
Будем говорить так: гуся или курицу или утку.
Может быть, ту курицу, которая бегает по двору в поисках зёрнышка? Мы её бабых? Иван пошевелил своими шпионскими рыженькими усиками и соорудил недвусмысленный жест возле горла.
Что ты?! Это моя курица. Мне с нею ещё жить и жить. Кормилицу мою нельзя резать. Друга, можно сказать
Тогда где же нам раздобыть курицу или гуся?
Будем говорить так: украдём, где их много. Иди за мной
Не теряя времени, братья по несчастью вышли из дома.
Туда, уверенным жестом Анатолий указал в сторону видневшегося леса.
Но там уже не город, удивился Савраскин.
А нам вовсе не город нужен. В нём гуси и утки разве что в магазинах лежат, пояснил Марксишко.
Гениально! восторгался Иван способности унитазного мастера мыслить логически.
И пошли братишки, и пошли Впереди Марксишко, сутулый, высокий, постоянно шаркающий своими грязными ботинками без шнурков и потому со стороны похожий на лыжника; а за ним, едва поспевая, почти катился пузыристый Савраскин, пыхтя и поминутно теребя забавные усики.
Вот остался позади последний, хотя и деревянный, но городской дом. Вскоре братья свернули с асфальтовой дороги на лужок.
Что-то свежим навозцем потягивает, сморщился Иван.
Значит, скоро будет речка и мы у цели. Нужно идти на запах.