Я много раз разбирал такие истории ещё там, в посольстве, объяснил Кирилл Петрович. И этот случай мне интересен. Если подумать: что мы знаем? Есть у нас тайные знаки, крестики и нолики. Был крик юродивого. Есть следы горбуна у клумбы. Кого подозревать? Емельку? Алёшку? Кого-то ещё?
Ой, не беритесь за это дело. Говорят, должен прибыть сыщик из столицы. Брином зовут. Он всех на чистую воду выведет вторил Мельхиседеку отец Иосиф, сухой, высокий священник с длинной бородой.
Брин? Иван Ильич? удивился Брутилов. А я его знал, мы с ним вместе учились в Царскосельском лицее.
И что? заинтересовался игумен. Что это за персона?
Превосходнейший мозг. Честнейший, неподкупный человек. Но как бы это вам сказать замешкался гость монастыря, это вольтерянец убеждённый.
Вольтерьянец? переспросил отец Иосиф, теребя тонкими пальцами бороду.
Да-да. Не верит он в русского Христа. Верит только в науку. И в свои силы.
Так если он неверующий, он ничего у нас не поймёт, вздохнул священник.
Почему это? Он много чего понимает Лучше всех учился. Первый в выпуске. Я, грешный, четвёртым сверху был с ностальгическим выражением лица вспомнил Кирилл Петрович.
Не говорит это ни о чём Умные люди тоже дураками бывают. Вот теперь приедет наводить у нас порядок и как с ним быть? насторожённо спросил сам у себя коренастый игумен.
Да, да. Не раскроет ли он чего лишнего? поддакнул ему долговязый отец Юлиан.
А у вас есть ещё что-то лишнее? Кроме убийства? Что-то похуже? с иронической улыбкой спросил философ.
Нет, нет, конечно Молчите, отец Юлиан. Много болтать языком вредно остановил беседу Мельхиседек.
Да, я тоже не люблю многоглаголания. Довольно мы говорили. Я, пожалуй, пройдусь, бросил Кирилл Петрович, направляясь в сторону от духовных лиц.
Не торопясь он прошёлся по пологому берегу Ленивки. От вчерашнего ужаса в душе не осталось и следа. Цветы веяли в лицо своим ароматом, странное многоцветное сияние над рощей на том берегу мерцало в полнеба. Снизу небо красное, как будто подожжённое, посерёдке оранжевое, чистое, сверху зеленовато-синее, переходящее в фиолет Простор и благолепие! Сердце защемило от этого невероятия, от неохватности мира. Эх, зарево, зарево, голубое и красное зарево! Отражаешься ты во мне, как в этой вот тихой речной воде Хорошо бы сейчас прилечь на берег и смотреть на пламенно расцвеченную воду, как в сон вот она, светящаяся глубь земли, изнутри сияет! Красный языкастый огонь тёк от горизонта в бесконечную, безрассудную даль, ложась яблочным румянцем на стены невысоких белых домов, расположенных на всхолмии, в садах. По садам гуляли дамы в белых кринолинах, изредка доносилось ржание лошади и позвякивание велосипеда. Город цвёл. Весна сбывалась.
Облака.
Солнце.
Вода.
Берег
О чем молчат они, о чём знают, но не хотят рассказать нам? Есть же, верно, есть у них свои тайны, но не открывают они их. Может быть, они перед нами нас самих замалчивают? Или это молчание не про нас?
Небо.
Река.
Трава.
Сады.
Жизнь
Что они скажут нам, когда придёт пора? Обвинят или оправдают? И что мы скажем им? Будет ли у нас, что сказать? Помоги нам найти слова самые верные, самые наши, о Господи! Ты, верно, поймёшь Ты тоже был человеком И так же, наверно, заходилось человеческое сердце у Тебя от этого великолепия
Воздух.
Земля.
Вода.
Огонь.
Счастье
Увлёкшись созерцанием панорамы, Брутилов не заметил, как к нему подошёл, чуть прихрамывая, отец Юлиан. По выражению его длинного, тонкого лица было ясно, что он хочет поговорить. И о чём тоже не оставалось сомнений.