В моем Движении, отец, меня доводили из-за моих косичек.
Доводили? искренне удивляется господин Леви.
Да отец, они причиняют мне много неприятностей Но, отец, я сама виновата. Я все еще недостаточно дружественна, я еще не как все. Меня в подразделении сильно критикуют.
Что это значит «я не как все»? Какие они «все»?
В том-то и дело, что я сама точно не знаю, что это значит. Отец, из-за этого все мои беды», Иоанна опускает голову, мнение мое точно такое же, как у всех моих товарищей по Движению, я верю в цели Движения, делаю то же, что все остальные, и при этом все говорят мне, что я не как все. В голосе ее такая печаль, что господин Леви встает с кресла, подходит к несчастной свой дочери и гладит ее по голове.
Что тебя тянет в твое Движение? Может быть, ты им не подходишь, может, стоит отказаться от него?
Нет, нет, отец, там все так здорово и красиво.
Но ты же говоришь, что они досаждают тебе, Иоанна.
Досаждают, но это неважно. Я сама во всем виновата. Движение, отец, это как дом, как теплое гнездо. И цели наши прекрасны. Они снятся мне по ночам. Ты бы должен услышать, отец, как нам рассказывают о Палестине, читают у костра легенду о бунте сына. Это так вдохновляет, отец!
Легенда о бунте сына? Я бы действительно хотел ее услышать.
Я могу тебе ее рассказать, отец. Я знаю ее наизусть. И не ожидая ответа, Иоанна начинает декламировать:
«И был день, и я, сын, взбунтовался против отца и матери! Я, сын, восстал против легенд отца и матери, против их законов. Хотел я создать собственную легенду. Эй, эй, эй, сын мой, не слушай отца о морали его, не внимай ухом законам матери, ибо мораль отца сомнительна, да и матери то же самое! Эй, эй, эй, не слушай»
Испуганный Бумба, который все время стоял за дверью кабинета отца и, прижав ухо к отверстию замка, прислушивался к разговору, в надежде узнать точно, что «получит» Иоанна от отца, бежит к Фриде.
Фрида, слушай! Что она там говорит? Все время кричит эй, эй, эй! Не слушай, не слушай! А отец молчит и ничего ей не отвечает.
Да что он ей ответит? вскакивает Фрида. Даже он не выдерживает сумасшествия девочки. И она бежит к Гейнцу в комнату жаловаться.
Скажи мне, детка моя, склоняет голову улыбающийся отец, что во мне такого плохого, что ты хочешь восстать против меня?
Иоанна мгновенно прекращает декламацию, изумленным взглядом смотрит на отца и краснеет. Что она снова сделала? Может ли она сказать отцу что-то плохое, больному отцу, которого нельзя волновать? Но отец вовсе не выглядит человеком, которому причинили боль. Столько доброты в его взгляде и на лице, склонившемся над Иоанной, которая вглядывается в него, как будто она видит его в первый раз. Впервые видит она отца таким красивым, выпрямившимся во весь свой рост, с таким добрым взглядом.
Отец, шепчет она взволнованно, отец, в тебе нет ничего плохого. Конечно же, нет.
Так почему же ты призываешь к бунту против меня? И так решительно?
А-а, это не против тебя, отец. Вправду, нет. Это против всего здесь. Против всех вместе.
Против! смеется отец. В твоем возрасте надо быть против, Иоанна, это хорошо и чудесно. Но в меру. Ты же знаешь, что все должно быть в меру. Кто это сказал?
Это один из главных принципов эллинского мира, отвечает Иоанна.
Именно, радуется господин Леви хорошему образованию дочери. Иоанна, через месяц у тебя день рождения, не так ли? Какая у тебя просьба ко мне к этому дню? Ведь тебе исполнится двенадцать лет.
У меня большая просьба к тебе, отец. Сейчас пришла мне в голову. Погуляй со мной под дождем. Я всегда гуляю в одиночку под дождем, и тогда приходят мне в голову столько мыслей. Под дождем я смогу объяснить тебе еще много важных вещей.
Фрида не давала отцу гулять с маленькой дочкой в холодную погоду. Где теперь Фрида? Наоми пытается найти ее следы. Веки сами слипаются от усталости, но мысли четки и ясны. Завтра у нее встреча с сестрой Руфью. У Руфи превосходная память. Она освежит детские воспоминания Наоми, напомнит рассказы деда, вернет ей прошлое.
Фурункулы на ее груди и спине продолжают расти. Не помогают ни мази, ни таблетки. Депрессия усиливает чесотку. Еврейская кровь сочится под ногами, комната черна и полна привидений. Убийства, вопли пытаемых жертв, человеческие скелеты обдают ее дыханием гибели. Пишущая машинка выстукивает картины Берлина. Выкрики нацистов, надписи на стенах: «Христианство сотрем и скорей, ибо свинья Иисус еврей!» Возрождаются к жизни нордический бог Вотан, славянский Триглав, бог войны и мудрости Один, крестьянский бог земледелия и плодородия Венартус. В бесконечных своих речах Гитлер возвращает немцам их древних языческих идолов под несмолкаемую музыку Рихарда Вагнера. Она отшлифовывает текст, вызывая к жизни незабываемый день детства.