Даже если бы он согласился вести такой образ жизни ради обретения своей полной силы - не пристало наследному принцу Драконьих островов усердием и мольбами выкупать то, что являлось его прирожденным правом...
Словно в ответ на эти его мысли, из-за поворота выехал крестьянин на испачканной телеге - наверное, навоз возил на поля. Джарвис поспешно надвинул ниже широкий капюшон плаща, пытаясь скрыть снежно-белые волосы и продолговатые, косо поставленные глаза ярко-фиалкового цвета - главное, что отличало его от простых смертных. При таком национальном характере, да еще принимая во внимание недавние исторические события, было бы наивно ждать от лаумарцев излишнего благоволения к чужестранцам - а особенно к таким, чья внешность так и кричала о принадлежности к морской расе. Живущий тысячи лет, любимое творение и верный слуга Хаоса...
Усилия Джарвиса оказались тщетными. Когда телега приблизилась, холодный порыв апрельского ветра, словно в насмешку, снова отбросил капюшон ему на плечи. Крестьянин аж вздрогнул, когда его взгляду открылось удлинненное лицо с тонкими скулами и острым подбородком, бледная кожа с заметным сероватым отливом... Он ничего не сказал, но торопливо сделал какой-то охранительный жест и плюнул в сторону Джарвиса, едва не попав тому на плащ.
Джарвис лишь невесело усмехнулся в ответ. Сказал бы кто его царственному отцу те же пятьдесят лет назад, что настанет день, когда его наследник не от хорошей жизни будет скитаться по континенту, как простой странствующий рыцарь, в том числе по землям, где за одну лишь меналийскую внешность можно получить в зубы... Наверное, отец милостиво бросил бы такого не в меру говорливого предсказателя на забаву серебряным тиграм. Сила Непостижимых давно уже иссякла, словно родник в сухой степи, но потомки Менаэ и Налана отказывались признавать это, пока их прирожденная сила оставалась с ними. Отказывались, пока...
Ему было всего двадцать пять - не слишком много даже мо меркам обычных людей. И пять последних лет он скитался по континенту, возвращаясь в родную Меналию - "землю Менаэ" - лишь изредка, в основном для рытья в библиотеке и бесед со старым Сехеджем.
Когда он понял, что что-то не так? Когда восстал из летхи, где два года пролежал в ритуальном сне, окинул взором место своего заточения, жадно поел белого хлеба, оставленного в изголовье, запил водой и удивился не тому, как изменился мир а тому, что он совершенно не изменился? Или позже, когда Йесса метнула в него волну огня, а он стоял, неловко растопырив пальцы, не зная, как быть, и лишь в последний момент сделал над собой какое-то непонятное усилие - и навстречу волне Йессы встала другая волна, но настолько неубедительная, что лучше бы он вообще ничего не делал... Или лишь тогда, когда Миранна, низко склонившись перед его отцом и пряча глаза, выговорила: "Шесть процентов от нормы для прямых потомков Менаэ... меньше, чем у дворцовой прислуги," - а Йесса не сказала ничего, но так посмотрела на него, что он сразу осознал - она дочь императрицы, а он всего лишь сын наложницы...
Пять дней он не смел показаться на глаза отцу, ожидая официального объявления о своей незаконности. А потом из своего летхи вышла Зелиттар, дочь лорда Амала и славной своим могуществом принцессы Миранны - и показала еще худший результат, чем сам Джарвис. Точнее, не обрела силы ВООБЩЕ.
Потом он долго сидел в Священном Доме Менаэ и ее двух Рук, глядя на алтарь, засыпанный окаменевшим пеплом, где больше не горело пламя, не нуждающееся в пище. Сехедж, хранитель алтаря, впустил его туда, нарушив все запреты, согласно которым бывать в этом месте дозволялось лишь ему да еще нескольким специально отобранным женщинам. "Что толку в пустых ритуалах, когда Непостижимые ушли от нас?" - сказал он грустно.