Больше некому говорить.
Да никто и не знает всего, что известно мне, потому что, хоть и живы другие смогисты, не они ведь создали СМОГ.
Я отчётливо понимал, что следует мне написать пускай для начала, пока что, хотя бы простенький текст, познавательный, что ли, в хорошем, понятное дело, смысле этого слова, нечто вроде своеобразного, нужного пояснения для интересующихся, благо их много, а толком никто ничего не знает.
Потому и приходится мне отдавал я себе отчёт в этом не напоминать, а сызнова всё объяснять.
Растолковывать даже чтобы внести в эти сонмы вопросов, которые столько лет задают мне разные люди, в разной степени любознательные, и особенно молодые, в эти скопища всяких вопросов, напоминающих изредка пенящиеся под свежим, налетевшим внезапно бризом, плещущиеся растерянно, вкривь и вкось, винтом, гребешки морских, грузноватых, медлительных, широких, с налётом свинцовым, с полосками синеватыми, с прожилкою малахитовой, солёных, слоёных волн, движущихся спорадически к берегу нашему, некоторую, наподобие азбучной, ясность.
Пусть это подобье стихии немного угомонится.
Я понимал, что просто вынужден написать хотя бы сжатый, доступный всем и каждому, текст.
Как говорится, для справки.
Больше того, был мне голос.
Откуда? Конечно, из памяти.
Он буквально потребовал, чтобы серия книг моих о былой эпохе и людях, населявших эту эпоху, начиналась именно СМОГом.
Я попробовал объяснить, что о СМОГе уже в этой серии и так предостаточно сказано, в разных её частях.
Не хотел начинать со СМОГа.
Уверял, что сразу нарушатся архитектоника, лад, то есть, попросту говоря, вся музыка. Но куда там!
Этот голос из памяти, из былого, из времени моего, сокровенного, личного, чистого времени, за которым, клубясь и тревожась, вставало пространство и уже назревало звучание речи, хранящей спасительный свет, и слышать (упрямясь, ну точно как сам я всегда) ничего не желал.
Он твёрдо и резко, так, что куда уж твёрже и резче, заявил: СМОГ будет в начале!
И тогда я смирился. Что делать!
Пусть написаны книги и мне поработать осталось над ними, чтобы всё привести в порядок, чтоб душою был я спокоен за них, но уважить надо мне, конечно, голос из памяти, потому что моя это память, а не чья-нибудь, потому что и во времени я свободно путешествую, да и в речи, в русской речи, в стихии этой, животворной, вселенской, кровной, сорок с лишним уж лет я дома, и начну я писать о СМОГе.
Вот и стал я работать. Был вечер. Незаметно и ночь пришла. Я трудился. Вначале раскачивался, а потом и втянулся. Встал. Посмотрел за окно, в черноту рыхлой, влажной зимы столичной, с огоньками её, с отраженьем в тёмном, звонком стекле оконном, словно в зеркале, нет, в Зазеркалье, там, за гранью, лампы настольной и лица моего. И вдруг
Вдруг я понял, что всё не случайно. Так всегда у меня бывает. Я услышал негромкий оклик издалёка. И вслед за ним зов. И звук. А за ним и свет различил во тьме заоконной.
Кто там? Что там? Зачем? Время СМОГа?
Ну конечно же. Это оно.
Потом, словно щёлкнуло что-то, само по себе включилось, в небесах ли зимних суровых или где-нибудь здесь, на земле, да не всё ли равно, где именно, важно то, что совпало, сомкнулось нечто нужное, пусть и незримое, как дыханье, необходимое, звук дающее изначальный, находящее верный тон, приводящее речь в движение, строй дарующее и смысл всем словам, и мыслям, и краскам, проясняющее, как молния, память, книгой раскрытую вдруг, чтобы снова магический круг разомкнулся, чтоб вышли ко мне все, кто ждали вон там, в стороне, и молчали, чтоб вновь ожило всё, что в сердце когда-то цвело, всё, что может звучать и расти, чтобы радость в пути обрести, ну а с нею и счастье труда, чтоб вела и хранила звезда, я сразу же, как-то мгновенно, не умом, а хребтом, осознал: работать я стал поздно вечером, в четверг, да, конечно, двадцать четвёртого января, в нынешнем, то есть две тысячи втором, ни больше ни меньше, начинающемся году, в двадцать первом веке, представьте, до которого дожили мы и в котором живём, кто с чем, а теперь уже ночь и, значит, двадцать пятое ныне число, и следующей, неведомой, пока что, бессонной ночью будет двадцать шестое, да, так, января, столь грустная, светлая, мучительная, рачительная и памятная для меня дата создания СМОГа.
И тут же, словно прозрев, ощутил я всю необычность этой грядущей, зовущей к себе, знаменательной даты.