После 1917 г. пути двух поэтесс не могли не разойтись: Гиппиус эмигрировала, а Шагинян стала известной пролетарской писательницей, классиком советской литературы и даже Героем Социалистического Труда. Но ту памятную встречу в «Национале» запомнила она на всю жизнь.
В 1918 г. в связи с переездом большевистского правительства из Петрограда, а с ним и большого числа партийной номенклатуры, лучшая московская гостиница была отдана под 1-й Дом Советов. Жилищная проблема остро стояла в Москве во все времена, а тогда тем более. Сразу найти столько хороших квартир для ленинских наркомов представлялось весьма проблематичным. Они ведь не простые смертные в коммуналках со всем народом жить не могут, а потому их временно поселили в «Национале». Сам Ильич вместе с Крупской занял люкс на третьем этаже.
Лишь в конце 1932 г. зданию вернули его первоначальное предназначение. Это была одна из немногих московских гостиниц, сохранивших свои комфортные условия проживания и в годы развитого (и не очень) социализма. Именно в «Национале» стремились поселиться приезжавшие в Москву иностранные туристы, уже имевшие ранее возможность насладиться небогатым «сервисом» новых советских гостиниц. Выбирая между «Москвой» и «Националем», они, не скрывая, отдавали предпочтение последнему. В этом негласном соревновании, развернувшемся между двумя гостиницами, стоявшими друг напротив друга, огромная серая «Москва», выстроенная как образец передовой социалистической гостиницы, проигрывала нарядному четырехэтажному «Националю» в стиле модерн.
Андрей Белый в книге «Москва под ударом» писал: «И стремительно прочь от профессора ноги несли самодергом японца в «Отель-Националь», чтоб пасть замертво: в сон. Вот мораль: не ходите осматривать с крупным ученым достопримечательностей городских; Москва древний, весьма замечательный город».
9 мая 1945 г.
Полюбили «Националь» классики мировой литературы Анатоль Франс, Джон Рид, Герберт Уэллс, Анри Барбюс и другие. Культовым местом стал и ресторан отеля, где всякий раз можно было встретить представителей московской богемы актеров, художников, писателей, пропивавших очередной гонорар в окружении всегда голодных коллег.
В частности, завсегдатаем ресторана был поэт Михаил Светлов, живший в писательском доме напротив, в Камергерском переулке. Чтобы пообедать в «Национале», ему достаточно было перейти улицу, тем более что автомобильное движение (мы это видим на старых снимках) было не такое интенсивное.
Приятельница поэта Ю. Язвина вспоминала: «В мае 1932 года я приехала в Москву на майские торжества. Тогда в Москве я прожила девять волшебных дней. М. Светлов и поэт М. Голодный водили меня по всей Москве, по театрам, музеям, ресторанам. Знакомили с ночными красотками Москвы. Для провинциальной девочки это море впечатлений было настолько велико, что я потеряла счет дням. Вместо трех дней, на которые была отпущена, пробыла девять. Помню наш поход в ресторан «Националя». В то время посетителями ресторана были в основном иностранцы, которые расплачивались валютой. Швейцар в ливрее, украшенной галунами, весьма презрительно осмотрев нас, отказался пропустить в зал, так как М. Голодный был в косоворотке. Этот отказ вызвал возмущение обоих Мишей, и они учинили там просто скандал, говоря, что «вот, мол, нас, советских поэтов, не пускают в наш ресторан, в то время как там упиваются нашей водкой иностранцы». Скандал не возымел действия, и мы вынуждены были уйти».
Светлов особенно ценил пироги и торты, которые пекли повара ресторана «Националя». Он заказывал их для своих друзей и сам разносил по адресам, подобно Деду Морозу. Таким он и появился на пороге квартиры Язвиной в 1943 г. с огромным тортом в руках яблочным паем. «Принимай этот пай, сказал мне Миша. Он испечен по заказу в ресторане «Националя», куда нас с тобой не пропустили в 1932 г.».
После войны Светлов водил сюда своих студенток из Литинститута, одна из них, Ирина Ракша, пишет: «И вот уже сидим, как оказалось, в его любимом кафе гостиницы «Интурист», вернее даже, в европейском ресторане «Националя». Совершенно закрытом, куда с улицы, конечно, никого не пускают. Посетители лишь иностранцы, всякие интуристы заморские, а если наши то совсем уж блатные, номенклатура. Но поэту Светлову в Москве двери всех ресторанов открыты. И все швейцары на улице Горького пузатые и дородные, в «генеральских» кокардах и униформах (прямо «хозяева жизни») сгибаются в три погибели, лебезят перед ним сухоньким еврейским старичком и щедрым на руку завсегдатаем».