Ее знания и самообладание привлекают его. Если б она еще улыбалась, то была бы совершенно неотразима. Он продолжает:
– Как мне заставить вас поверить мне? Я только хотел повидать мир вне гонады. Вся моя жизнь прошла внутри помещения. Ни запаха свежего воздуха, ни ощущения солнечных лучей на коже. Тысячи людей живут надо мной. Я обнаружил, что не слишком согласен с гонадским образом жизни. И тогда я вышел наружу. Я не шпион. Я только хотел попутешествовать, увидеть море. Вы видели море? Нет? Это моя заветная мечта – погулять по берегу, услышать шум накатывающихся на него волн, почувствовать под своими ногами мокрый песок…
Страстность его тона, наверное, начинает убеждать ее. Она пожимает плечами, вид ее несколько смягчается, и она говорит:
– Как тебя зовут?
– Майкл Стэйтлер.
– Возраст?
– Двадцать три.
– Мы бы могли посадить тебя на борт следующего быстроходного поезда, груженного грибами. Ты будешь в своей гонаде через полчаса.
– Нет, – просит он, – не делайте этого. Позвольте мне идти на запад! Я не хочу возвращаться, не увидев моря.
– Значит, ты еще не собрал достаточно информации?
– Я же говорил вам, что я не… – он останавливается, поняв, что она поддразнивает его.
– Ладно. Может быть, ты и не шпион. Наверное, просто сумасшедший. – Она улыбается – в первый раз за все время – и садится на корточки у стены, не спуская с него взгляда. И уже легким непринужденным тоном спрашивает: – А что ты думаешь о нашей деревне, Стэйтлер?
– Я даже не знаю, что сказать.
– Ну, какое мы произвели на тебя впечатление? Какие мы? Простые или сложные? А может, злые? Ужасные?
– Странные, – отвечает он.
– Странные относительно тех людей, среди которых ты жил, или вообще?
– Мне трудно определить… Вы как будто из другого мира. Это одно и то же. Я… Как тебя, между прочим, зовут?
– Арта.
– Артур? У нас это мужское имя.
– А-р-т-а.
– А, Арта. Как прекрасно, что ты живешь так близко к земле, Арта. Для меня это только мечта. Эти маленькие дома, эта площадь. Все ходят по открытому пространству. Солнце. Огни зданий. Ни лестниц, ни спусков… А этот обряд ночью. Музыка, беременная женщина. Что это было?
– А-а. Ты о противородовом танце?
– Так вот что это было! Это был… – он запинается, подбирая слово, – обряд стерилизации?
– Это танец для того, чтобы обеспечить хороший урожай, – говорит Арта, – чтобы посевы были здоровыми, а деторождаемость низкой. У нас есть свои законы о рождаемости.
– А женщина, которую били, она что? Забеременела незаконно, да?
– О, нет, – смеется Арта. – Дитя Милчи вполне законное.
– Тогда зачем же… так ее мучить… ведь она могла бы потерять дитя…
– Кое с кем так и случается, – спокойно говорит Арта. – В коммуне сейчас одиннадцать беременных женщин. Они тянули жребий, и Милча проиграла. Или выиграла. Понимаешь, это не истязание, это религиозный обряд: она – священная избранница, святой козел отпущения… я не знаю соответствующего слова на вашем языке. Своими страданиями она приносит здоровье и процветание коммуне. Охраняет наших женщин от нежеланной беременности, чтобы не нарушалось равновесие. Конечно, это очень больно и стыдно – быть обнаженной перед всеми. Но это должно быть выполнено. Это большая честь. С Милчей этого никогда больше не сделают, и она будет иметь определенные привилегии в течении всей оставшейся жизни. И конечно, все благодарны ей – теперь мы еще на год защищены.
– Защищены? Он чего?
– От гнева богов.
С минуты он старается постичь, при чем тут боги. Потом спрашивает:
– А почему вы стараетесь уклоняться от рождения детей?
– Может быть, ты думаешь, что мы владеем всем миром? – вдруг ожесточается Арта. – У нас есть коммуна. Нам выделена определенная площадь земли.