- Назови нам свое имя, - сказала царица, - чтобы мы могли произносить его с благодарностью и сохранить в памяти до конца наших жизней.
Незнакомец остановился, обернулся к ним.
- Славьте Обоих богов. Если я напомнил твоему сердцу кого-то, кто ему дорог, зови меня его именем. Это справедливо и угодно тем, кому я служу. А других имен мы не носим.
И поклонился, и исчез в сгустившейся темноте.
- Джая... - тихо сказал Илик.
- Потому что исцелил тебя?
- Про Джаю говорится, что его красота остановила меч врага. Разве этот не таков? Как говорят в Удже, чистый хрусталь. Что он сказал о воде и пище?
- Что все у нас будет. А ты, Илик, все же к мужской красоте неравнодушен, я вижу.
- Я вообще к красоте неравнодушен, ты знаешь, царица.
Атхафанама смутилась, жалея, что заставила Илика вспомнить о его возлюбленной. Наклонив голову, она поправила веточки в костре и со всей осторожностью наклонила над ним сосуд. Огонь выплеснулся, охватил хворост. Атхафанама не отрывала глаз от огня, раздумывая, нужно ли сказать Илику, что она жалеет о своих словах и сказала, чего вовсе не думает, - или лучше уж молчать?
Опять раздался шорох в зарослях, Илик и Атхафанама обернулись на шум и увидели, как из кустов выбирается женщина. Лицо ее было замотано вышитым платком так, что видны были одни блестящие глаза, но тихий голос - нежен и приветлив.
- Вот, - с облегчением произнесла она. - Хорошо, что вы зажгли огонь. Я давно вас ищу. Меня зовут Райя, я прошу вас войти под крышу моего бедного дома.
Еще до рассвета, опираясь на плечи Атхафанамы и Райи, потихоньку, шаг за шагом, на подгибающихся ногах Илик перебрался в маленькую хижину, сложенную из камней, под плоской, покрытой дерном крышей, лепившуюся к склону горы в стороне от селения. Женщины уложили его у очага на грубую полосатую тканину, которая и была единственной постелью в доме, а сами принялись хлопотать у очага.
- Я сама здесь не так давно, - рассказывала Райя. - Там, где я была, все умерли, все до одного, кто был рядом со мной. Тогда я ушла, и хасса не увязалась за мной. Я была в Аттане, а пришла сюда, так далеко, потому что остановиться было негде: везде стоны и крики, плач и проклятия. Или тишина. Вы слышали, какая тишина бывает после хассы? Я бежала, пока не падала, поднималась и бежала опять. Здесь только нашла себе место. Но она придет и сюда.
- Здешние жители осторожны, - сказала Атхафанама.
- Да, их напугал бродячий лекарь. Рассказал, что в царстве хасса, предостерег, чтобы не подпускали чужих к своим домам и источникам. На мое счастье, я пришла сюда раньше него.
- Что ж, - сказал Илик, - если они будут так осторожны и впредь, может быть, хасса к ним не проберется.
- Не верю я, что от нее можно уберечься. Я ее видела. Она придет сюда и войдет в селение, если захочет. Солнце не пощадит тех, кто забрасывает камнями путников у своего порога.
- Они спасают своих детей, - возразил Илик.
Девушка упрямо вскинула замотанную в платок голову.
- Они могли вынести вам воды и лепешек и попросить вас идти своей дорогой. Лекарь, напугавший их, не запрещал им этого.
- Кто это был? Ты знаешь его имя? - приподнялся на локте Илик. - Каков он собой? Может быть, я знаком с ним.
- Имени не помню, а сам он был ростом с меня или даже меньше, кругленький и быстрый, как укатившийся клубок, и на лице ни волоска. Все думали сначала, что он евнух, но после женщины подсмотрели, как он скреб подбородок ножом у ручья.
- Смеялись? - заулыбался Илик.
- Чему ты радуешься? - вздернула брови Атхафанама. - По его совету тебя чуть не убили насмерть.
- Он здесь ни при чем. Маленький, толстый и проворный... Это Савса. Но кидать камнями в чужаков он не учил, ручаюсь. Сама знаешь, царица, какой страх внушает одно ее имя.
О том, что хасса уже здесь, они узнали на рассвете третьего дня.