Жорж, сказал он Комитет уполномочил меня выяснить ваши намерения.
У меня нет никаких намерений, я прибыл по своим делам, как делал это уже много раз.
Но раньше, вы приезжали официально и под своим именем! А в этот раз вы никого не известили!
Я и сейчас под своим. Можете даже проверить документы. Просто приехал раньше, чем договорились с Юрием, так получилось. Мне было лень оправдываться перед человеком, которому я уже давно ничем не обязан и который участвовал в моем последнем аресте. Но тогда зачем было идти в ресторан?
Это меняет дело Осторожно сказал он и пригубил мадеры, которую я специально для него заказал. Но все это так неожиданно, Жорж.
И он начал многословно извинятся и объясняться, говорить, что лично он мне всегда верил и верит, но вот товарищи Я должен их понять, моя репутация не позволяет игнорировать возможность Документы проверять, конечно, глупо и даже подло, но все-таки Если бы это было месяц назад, или в августе, но сейчас
Он допил мадеру, раскраснелся и вдруг осторожно глянул мне за плечо. Не глянул даже, а так, вильнул глазами без всякой необходимости. Я покосился в зеркало и сразу заметил двух молодых людей за угловым столом. Я уже видел их в окне час назад, но принял за подгулявших налетчиков. Не может быть!
А собственно говоря, почему же не может? Он с охраной, это ясно. Вот и погулял один по городу. Кто-то заметил, узнал и сообщил. У них не было уверенности, поэтому взяли старика для опознания. Наверное, пока он отвлекает меня разговорами, кто-то уже обыскивает мою комнату. Они что, надеются найти у меня под столом полпуда самодельного динамита? И чтобы поскорей закончить этот фарс я сказал:
Какие могут быть гарантии, кроме моего слова. Если хотите, обыщите меня, я даже оружия с собой не ношу. Я отошел от всего еще шесть лет назад.
Тут он опять смешался, начал мямлить, что это необязательно, какие могут быть обыски, моего слова достаточно, моя репутация
Я терпеливо ждал, пока он выговорится. Никогда не может прямо перейти к делу. Андрей Петрович правильно понял меня и начал закругляться.
Комитет, оказывается, интересует мое мнение о текущей ситуации. Вот было бы хорошо, если бы я сделал бы доклад о чем-нибудь международном, чтобы товарищи сами посмотрели на меня и убедились. Это было бы славно, Жорж. Это очень полезно для нашего дела, Жорж. Вы, Жорж, должны понимать всю сложность текущего момента. И чтобы убедить меня окончательно, он начал рассказывать о работе комитета, думской фракции, кооперации сельского производителя, о рабоче-крестьянской инспекции по охране труда и прочем таком, что мне никогда не было интересно.
Я согласился выступить, и он ушел счастливым. Доклад, так доклад, мало ли я их уже сделал, сделаю еще один, посмотрю на бывших товарищей эсеров. А бывшие товарищи убедятся, что я не затаил на них зла, не собираюсь мстить за свой арест и восьмимесячное заключение. Пусть их. Это даже полезно, я ведь хотел посмотреть на жизнь в новой свободной России. Вот и посмотрю на всех в куче.
Когда поднялся в номер, обратил внимание на резкий запах мужского одеколона, каким никогда не пользовался. Мне кажется, или подушка была ближе к краю?
Я вызвал звонком коридорного и попросил водки. Он был старой школы и догадался принести еще пирога на закуску и чай.
2 июня.
Предыдущие два дня выдались такие, что записывать было некогда, да и нечего. Навестил знакомых, провел переговоры с издателями. Они намерены выпустить все. Особенно интересуют мои львовские приключения и тюремные дневники. Пьесы тоже готовы взять, но их еще активно играют, так что это я считаю преждевременным. Может быть потом, в последнем томе. Дневники необходимо расшифровывать и сверять, а это большая работа. Издатель понял меня правильно и тут же предложил хороший аванс.
Еще мне хотелось как-нибудь убрать из сборников первую повесть. Она мала и ничего не дает в смысле объема, ее давно все знают, поэтому какой смысл? После известных событий моя охота на генерал-губернатора выглядит наивно, как поиски клада Томом Сойером. К тому же там слишком часто встречается буква Я, а я твердо решил, что с ницшеанством покончено. Ницше изжил себя, как шляпки с вуалью и цветы в петлицах.
Но в этом вопросе они были тверды, как скала. Первое произведение, мировое признание, классика, сейчас так уже не пишут, читатель нас не поймет. Ну и черт с вами, печатайте. Видно судьба моя такая, въехать в историю литературы верхом на этой лошади.