— Сарказм в голосе Барраса стал ещё подчеркнутее, его глаза, с раздражением блуждавшие по комнате, неожиданно встретились с глазами Артура и приковались к ним, насмешливые, выразительные. — …Опять печень? Какая неприятность! Что-нибудь съели неподходящее. Ну что ж, раз вы расклеились, придётся мне заехать к вам. Но я отказываюсь принимать всерьёз ваши возражения. Да, решительно отказываюсь… Кстати, я привезу с собой Артура. Скажите Гетти, чтобы она дожидалась его.
Круто оборвав разговор, он повесил трубку, но несколько секунд не двигался с места, и всё та же презрительная усмешка морщила его губы. Затем обратился к Артуру:
— Надо нам с тобой сегодня навестить Тодда. Он, кажется, опять был немножко неосторожен к своей диете. Никогда ещё я не слышал от него таких мрачных речей, как сегодня.
С отрывистым смешком, который у него заменял смех, он повернулся, собираясь уходить. Армстронг, раболепно вторя смеху хозяина, распахнул перед ним дверь. Оба вышли во двор.
Артур остался в конторе, погруженный в какие-то смутные и несколько странные мысли. Он знал, разумеется, в чём состояла «неосторожность» Тодда: Тодд пил. У него не бывало сильного запоя, но он усердно и меланхолически «прикладывался к бутылке», что вызывало время от времени приступы болезни печени. Приступы были слабые, и все смотрели на них как на нечто неизбежное и неопасное, но Артур не мог без боли в сердце слышать о них. Он любил Адама Тодда, жалел этого опустившегося, но трогательного человека. Он угадывал, что Тодд в молодости знал те пламенные порывы, те тревоги и надежды, которые томят впечатлительную душу. Невозможно было себе представить, что Тодд, этот угрюмый, жалкий на вид человек, испачканный нюхательным табаком и насквозь пропитанный алкоголем, мог быть когда-то пылким и чутким к призывам жизни, что этот отупелый взгляд когда-то сверкал весельем или отражал душевное волнение. А между тем это было так. В молодости, отбывая вместе с Ричардом Баррасом практику в копях Тайнкасла, Тодд был живым, весёлым малым, с энтузиазмом строившим планы будущего. Прошли годы. Жена умерла от родов. В одном судебном процессе, знаменитом процессе Хеттона, где он выступал в качестве эксперта со стороны фирмы Бриггс-Хеттон, он потерпел фиаско. Репутация его пострадала, он утратил ко всему интерес, потерял веру в себя, работы становилось всё меньше. Дети, вырастая, отходили от него. Теперь Лаура, его любимица, была уже замужем; Алан, видимо, больше занят был погоней за удовольствиями, чем восстановлением фирмы Тодд; Гетти с головой погружена в развлечения и свои собственные дела. И Адам Тодд, постепенно все более замыкался в себя; он нигде больше не бывал, кроме клуба, где его почти каждый вечер от восьми до одиннадцати можно было видеть неизменно в одном и том же кресле: он молча пил, курил, слушал, вставляя иногда какое-нибудь замечание, — все это с застывшим, немного апатичным видом человека, окончательно во всём разочарованного.
Всё время Артур не в состоянии был почему-то отделаться от мысли о старом Тодде. И когда в три часа дня они с отцом приехали в Тайнкасл и шли по Колледж-Роу к дому Тодда, его томило странное, необъяснимое ожидание чего-то, словно какая-то нить протянулась между его юной напряжённой жизнью и жизнью этого старика, пропитанного нюхательным табаком. Артур не понимал этого чувства, оно было ново и как-то странно тревожило.
Баррас позвонил, и дверь почти сразу отворилась. Их впустил сам Тодд (он никогда не соблюдал церемоний) в старом рыжем халате и стоптанных ночных туфлях.
— Что же это? — сказал Баррас, искоса поглядывая на Тодда. — Вы не в постели?
— Нет, нет, мне лучше. — Тодд поднял повыше очки в золотой оправе, всегда съезжавшие на кончик его испещрённого красными жилками носа; очки немедленно снова соскользнули вниз. — Это обыкновенная простуда. Через день-другой я буду совершенно здоров.