О школе он и не вспомнил.
Леха не зашел ни в этот день, ни в следующий. Он пропал, не появлялся и дома. Плача, мать расспрашивала всех, кто видел сына в последний раз; насупившись, Володька не сказал о нем ни слова, только после уроков, молча и быстро собравшись, исчез, ходил допоздна, как чумной, по друзьям Алексея, объехал вдоль и поперек город, но никто сообщить что-либо вразумительное о Лехе не мог. В не увенчавшихся успехом поисках винил себя, винил за то, что оставил друга, раздражался по пустякам и уж думал: «Если его нет в живых, то и мне» не спал ночь, а наутро, усталый, грустный, потемневший лицом Володька, подходя к классу, услышал звонкий, веселый смех Куницына и рванулся к двери: «Неужели?! Действительно, живой, невредимый, за партой сидел Алексей.
Ты жив! Слава Богу! облегченно и как на последнем издыхании кричал Володька, но тут же последовал еще один, дикий крик, тонкий, надрывный, почти истеричный: Ты! Ты обо мне подумал?! Мать твоя в слезах! Ты идиот! Я город перевернул, сбился с ног! Понял?!
Володька яростно хлопнул дверьми и быстро зашагал прочь от кабинета, слезы сами по себе вырывались из глаз. Догнал его Леха на лестнице: «Володь, извини. Хорошо? Погоди, Володь. Извини, я очень прошу, очень».
Отстань!
Ну, Володь, я ж не хотел.
Отстань!
Ты что обиделся?
На обидчивых сам понимаешь