Вот когда я проходил мимо него, я вдруг поймал себя, что уже второй раз за день складываю такую серьезную, сосредоточенную мину, - первый раз был утром, я шел через площадь, и как раз в сферу моего бокового - именно бокового - зрения попала нищенка, и немедленно ринулась ко мне с какой-то жалкой фразой, - последнее время нищие в Москве стараются разнообразить свои запросы, видимо, понимая, что мы все несколько подустали. Вот с этой нищенкой у меня было такое же точно чувство: она была, кск мне показалось, неожиданно хороша собой, и мне очень хотелось остановиться и рассмотреть ее, но я не мог, я думал - нет, это было бы слишком странно: приличный человек стоит посреди тротуара и глазеет на нищенку. Кроме того, я боялся, что она ко мне пристанет. Я вообще боюсь нищих, я уже давно поймал себя на этом; я думаю, тут смешиваются сразу несколько вещей - и нежелание пачкаться, в прямом и переносном смысле, и недоверие, и страх, что как-то завертят, заманят, выманят деньги, сделают что-то такое, что заставит тебя долго жалеть о своем любопытстве. Но главное, мне кажется, не это. Я убежден, что на самом деле мы боимся настоящей беды. Нам страшно увидеть их лица и услышать их слова, ибо среди привычных притворных рож и приторных речей попадается, - и мы все это знаем, и никакие газетные повести о нищенских миллионах не заставят нас об этом забыть, - попадается страшная беда, настоящее, чудовищное горе, голод, немочь, страх перед наступающим вечером, то, от чего не откупишься рублем или пятью, булочкой или пакетом молока, но что требует от нас бросить все, остановиться, взять за руку и увести. Вот их - вот таких нищих - я по-настоящему и боюсь, и вот такой мне показалась та женщина на площади, и я немедленно сделал морду кирпичом и пошел, пошел скорее. И сейчас, когда я увидел мертвую птицу, я тоже сделал морду кирпичом, но, конечно, по совсем другим причинам, - я просто боялся увидеть мерзкое, кровь, грязь, слизь. Но в этом голубе не было ничего мерзкого, и, едва посмотрев на него, я как уже было сказано, подивился, - он напоминал мне что-то приятное, и почти всю дорогу до дома я пытался понять, что же именно, и наконец понял: он напоминал мне старую картинку, она называлась "Дева-Лебедь", там был такой же мягкий поворот маленькой головы и такие же длинные крылья, опущенные вдоль тела, чуть разведенные, как если бы она только-только села на землю, только собралась отдохнуть, и личико у нее было совсем как у моей сестры Тани.
Такт
По белой рубашке расплывалось красное пятно. Он услышал, как вскрикнула кто-то из женщин, кажется, Наталья, и с отвращением подумал: "Ну надо же..." Рубашка немедленно прилипла к коже, было горячо. Олег встал и осторожно, двумя пальцами, стряхнул с груди капустины. Официантка стояла бледная, потом ойкнула, приложила лапку к виску и начала сбивчиво, нескладно извиняться, схватила салфетку, дернулась к Олегу, но он откачнулся и сказал: "Нет, нет, ничего страшного, я сейчас пойду и замою, не переживайте." Я тебе помогу, сказала Наталья, и Олегу ничего не оставалось, как согласиться. Они зашли в мужской туалет, Олег открыл воду и хотел было ладонью намочить суповое пятно, но Наталья перехватила его руку и сказала: ну что ты, ты так еще и брюки сейчас забрызгаешь, и рубашка будет по локоть в воде, снимай, снимай, я застираю. Олег секунду поколебался, упираться было глупо, я же не школьник, подумал он, что тут такого, расстегнул рубашку, вытащил ее из-под ремня и снял совсем. Наталья тактично не смотрела на него, пока он раздевался, подчеркнуто сосредоточенно возясь со смесителем, и рубашку тоже взяла не глядя, левой рукой, держа правую под теплой струей воды. Придержи, пожалуйста, рукава, сказала она, и начала осторожно мылить алое пятно. Олег держал рукава и смотрел, как движутся полные наманикюренные пальцы.