Николаич: Одинноль. А ну-ка, теперь свое!
Калинова (низким голосом): Ради бога. Только меня не печатают в партийных газетах, как некоторых.
Под свист комариной метели,
Припав к золотому костру,
Свое приворотное зелье
У Кибаксы-речки варю.
Готовлю лесные приправы.
Воды набираю в реке.
И плещутся звезды и травы
В моем колдовском котелке.
Колдуя у края болота,
Я варева в кружку налью
И зельем своим приворотным
Тебя перед сном напою.
Чтоб нас никакие напасти
С тобой разлучить не смогли,
Тебе наливаю насчастье
Зеленое зелье земли
Все хлопают.
Нила: Дайте, дайте мне! Я в сборник вставлю.
Гриня: Погоди ты. Как бы тебе кой-чего не вставили. И вообще! Решает председатель лито.
Шум, голоса. Кто-то выкрикивает: «Болеет он!»
Николаич (почти кричит): Слушайте, слушайте ее. Тихо!
Калинова: Еще, что ли?
Смотрю на вырубки рябые,
Бинты снегов на свежих пнях.
Сегодня ранили рябину,
Как будто ранили меня.
И не осколками прошили,
Война здесь вовсе ни при чем.
Подшибли просто по ошибке
Рябины хрупкое плечо.
И тут бывает не до сказки
О людях добрых или злых,
Когда ложатся, как повязки,
Снега на сучья, на стволы.
Все хлопают.
Нила: Стихи дайте. Пожалуйста. Хотя бы то, что есть с собой.
Гриня: Вот заладила. Как будто здесь больше никого нет.
Нила: А кто? Ты, что ли? Что ты гостю рот затыкаешь? Николаич! Чего он?
Николаич: Чтой-то это за лито. Не ведет его никто.
Все шумят. Кто-то выкрикивает: «Ну, пусть прочтет!»
Петровна: Так мы тут каждый раз сидим. А тут человек в гости пришел.
Калинова: А что? Он прав. Надо всем по кругу слово давать.
Гриня: Вы тут все приличные. До «не могу». Каждый же выпендривается. А я такой, как есть.
Родион: Чего ты как девочка? Не оправдывайся.
Гриня: Да лучше ты. Ты самородок.
Родион: Вот блин. Ну, давай про мою прошлую.
Гриня: Мне осталась от любви головная боль,
Да тропиночка домой припорошена.
И прощальный поцелуй как на рану соль:
Что ты сделала со мной, нехорошая?
Под ногами, как укор, глухо снег хрустит,
Я невесело иду под осинами.
И прощальный поцелуй на губах горит
Все же лучше б ты была некрасивая.
Отшумит хмельной дурман в буйной голове,
Жизнь изменится еще, скоротечная.
Не узнаю никогда, знать не надо мне,
С кем ты завтра ляжешь спать, бессердечная.
Заметет метель-пурга мой неровный след,
Позабуду навсегда горечь прошлую.
Может, не было любви, может, вовсе нет,
А целую я опять нехорошую.
Молчание. Николаич покашливает.
Николаич: А что? Я бы сказал не пустое. Автор судит себя, а не кого-то.
Нила: Мне нравится. И сразу хочется нехорошей быть.
Селена: Оно же настоящее, из жизни. Больно от него.
Калинова: А вам что нравится? Когда стихи напоминают что-то ваше, из вашей жизни? Или как написаны? Это нравится?
Петровна: Ну, на этот вопрос мы пока не готовы ответить. Давай другой стих.
Гриня: Я страдал, словно горький пропойца,
Пить хотелось, как сроду не пил.
Вон, колодец стоит за околицей
Счастья тем, кто его мастерил!
Жарким днем может всяко почудиться,
Только тут подтолкнула судьба,
Я нагнулся и вздрогнул от ужаса:
Я в колодце увидел себя.
Николаич: А, черт! Зацепило.
Родион: И меня.
Нила: Чернуха какая-то.
Родион: Девушка, да не все же вам про любовь.
Нила: А насчет пропойцы Гриня, ты лучше бы сюда под газом не приходил.
Николаич: Нет, Нил египетский. Может, как раз у нас не лит-объединение, а литр-объединение. А ты, Родион, чего молчишь? Мы должны вместе разбирать, если у кого что заржавело.
Родион: Так у меня рассказ. В следующий раз прочитаю.
Все: Нет, сейчас!
Родион (читает): «Дабы весь год в достатке да с хлебушком на столе быть.
Авдеич, говоришь, натакал? Слушать-то можно, токо Морозка повидать надо, а то не описать Я-то, верно, сама видала. Он был, Морозко, некому боле. Да не сразу меня догадка взяла. Ну, уж как есь выскажу. О ту пору я молода была, со вторым тяжелая. Акимушке, старшенькому, трех ишшо не стукнуло. Понаехали гостейки: мама, божатка четыре ночки радела я. Акимушка прилипчивый то по всему дню один, а тут бабушка его не с рук. Ранше строго: севодни роди, назавтра на роботу поди. Вот мама и бает: опусти да опусти Акимку погостить. А далеко, слышь, триццеть верст, и все лесом.