В 1943 году Михоэлс и Фефер совершили поездку в Америку, где встречались с разными знаменитостями (Чарли Чаплин, Эйнштейн, Драйзер, Шагал), собрали много денег для Красной армии и, похоже, подхватили идею о создании еврейской автономии в Крыму. Во всяком случае, они ее обсуждали в благотворительной организации ДЖОЙНТ с миллионером Джеймсом Розенбергом, который в свое время давал миллионы на еврейские колонии в Крыму. По возвращении домой идея "Калифорнии в Крыму" горячо обсуждалась в ЕАК. Некоторые, как прозаик Бергельсон, были за то, чтобы развивать существующую Еврейскую автономию на Дальнем Востоке, поэт Перец Маркиш предпочитал территорию немцев Поволжья, свободную после их массового выселения, Михоэлса, Фефера и Эпштейна привлекал Крым. Посоветовавшись с Лозовским, эта троица в феврале 44 года отправила письмо Сталину с предложением "создать Еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма". Через неделю подобное послание получил Молотов. Актер, критик и поэт выступили от имени всего еврейского населения СССР, хотя их никто не избирал. Ответа не было, но вряд ли письмо произвело на Сталина благоприятное впечатление. Вскоре Крым освободили от германских войск и немедленно ведомство Берии занялось освобождением полуострова от крымских татар, болгар, армян, греков, немецких колонистов - всего выселили 225 тысяч. Руководителей ЕАК это не смутило. Они продолжали надеяться, что вот-вот последует приглашение заполнить образовавшийся вакуум евреями с Михоэлсом и его окружением во главе. Все в советской послевоенной реальности доказывало несбыточность этих ожиданий. В Крыму евреям, вернувшимся из эвакуации, отказывали в прописке, не давали работы. Власти смотрели сквозь пальцы на еврейские погромы - Киев, Рубцовск. Супруга Молотова Жемчужина сказала Михоэлсу: обращаться к Жданову или Маленкову бесполезно; все зависит от Сталина, а он настроен против евреев. Руководители ЕАК все еще надеялись на чудо. Их политический кругозор был, извините за выражение, местечковый.
- Федор Пахомович, они были обречены и ничего не могли сделать.
- Что обречены, с этим трудно не согласиться...
- Вы хотите сказать, у них была возможность чего-то добиться?
- Прежде, чем ответить, я бы хотел бы выяснить вашу лояльность.
- Лояльность? - оторопел я. - Какую лояльность?
- Известно какую, по отношению к существующему в СССР режиму.
Тон его оставался безразлично спокойным, объективным, как у доктора на обследовании. Я в растерянности молчал, в голове у меня проносились разнообразные предположения. Провокация? Втянуть в задушевный разговор, а потом ошарашить, как Порфирий Раскольникова? Эту возможность я тут же отверг. Педантичный Федор Пахомович меньше всего напоминал инквизитора. Если не то, то что?! Диссидент из МГБ? Неужели такое возможно в природе? Чтобы выиграть время, я спросил: Вы какой режим имеете в виду, при Сталине или нынешний?
- Он один и тот же, произошла только смена личностей.
- Тогда... Если принять без доказательства, что режим тот же, как при Сталине, со всеми вытекающими репрессиями, тогда... я не хочу быть ему верным, лояльным, - я не собирался ничего такого говорить.
- Понятно. А вы что вы сделали, чтобы выразить это ваше отношение?
- Я в подаче, - этот ответ вытекал из предыдущего и дался мне легко.
- Простите, в какой подаче?
- Заявление подал на выезд в Израиль.
- Вот оно что! По существу, вы сами ответили на свой вопрос про возможности Михоэлса и других.
- Не понимаю.
- Они могли перестать быть лояльными.
- Как? Не представляю, что это было возможно в тех условиях.
- Ошибаетесь, молодой человек, и я попробую вас разубедить. Но прежде, чем начинать сие предприятие нам потребуется чай, много чаю.