В огромных цинковых баках выносятся причиндалы, которые должны обеспечить Берюрье чудесный улов. Горы печени! Гималаи сердец! Фудзияма кишок… Мы идем по крови.
Берюрье, потрясенный этими запахами, с жалким видом поворачивается ко мне.
— Ничего себе! — бормочет он.
Поскольку Господь не обделил меня обонянием, я и сам все прекрасно чувствую.
Гродю, привыкший к этому, прогуливается среди органов, как манекенщица на подиуме.
— Много тебе надо? — спрашивает он.
— Полкило, — заявляет Толстяк. Его друг чуть не падает.
— И ты притащился на рынок из-за полкило этой хреноты?
— Ну… Мне сказали, что тут это дешевле, чем в любом другом месте…
Гродю подзывает продавца и просит взвесить указанный объем “приманки”, необходимой моему достойному заместителю.
Я тем временем осматриваю корзину с головами.
— Знаешь, что можно сделать? — спрашиваю я.
— Нет.
— Завтра первое апреля… Старые традиции забываются. А что, если мы устроим хорошую шутку над Пино? Ярко-красная физиономия Берю освещается.
— А какого рода будет шутка?
— Мы могли бы послать ему коровью голову. Что ты на это скажешь?
Представляешь, он раскрывает дома посылку и оказывается нос к носу с такой харей!
Он в восторге.
— Я плачу половину, — кричит он в порыве энтузиазма.
— Согласен. Давай найдем какую-нибудь повыразительнее… Смотри-ка, а эта немного похожа на тебя… Такой же высунутый язык и глупая улыбка. Берюрье суровеет.
— У тебя очень оскорбительные сравнения, Сан-А. Он осматривает голову, предложенную мной, и качает своей:
— У нее недостаточно большие рога.
— Верно, только этого ей и не хватает до полного сходства с тобой!
— Что это еще за намеки!
Он делает мне страшные глаза. Он прекрасно знает, что я в курсе его несчастья, но не хочет, чтобы слух распространился. Если мадам Берюрье узнает, то может проявить недовольство, от которого пострадает Толстяк.
— Я просто пошутил, — великодушно заявляю я. Он переводит дыхание.
— Погоди, — говорит он. — Гродю выберет нам самую клевую в корзине.
Он делится с ресторатором нашим планом, который тот не находит особо забавным. Ему трудно себе представить, что в принципе съедобной вещью можно воспользоваться, чтобы подшутить над приятелем. Но мы настаиваем, и он, вздыхая, начинает рыться в корзине. Он берет головы за рога и показывает нам, чтобы мы могли остановить свой выбор.
Мы осматриваем с полдюжины отвратительных трофеев, ища у них сходство с нашими общими знакомыми, что оказывается не так трудно, как может показаться. Гродю нагибается поднять седьмую коровью голову, но вдруг внезапно замирает перед корзиной, качается и валится в лужу крови на полу.
— Твою мать! — орет Толстяк. — Мой приятель потерял сознание!
Начинается суета. Продавец субпродуктов, крепкий малый, скорее широкий, чем высокий, помогает нам поднять Гродю. Мы тащим его за каменный прилавок и сажаем на стул.
Продавец снимает с полки литр дешевого коньяка и засовывает горлышко между клыками ресторатора.
Тот весь белый, как Рождество на Шпицбергене.
— Он что, сердечник? — спрашиваю я Берю.
— Он? Да ты чего! Он крепкий, как Новый мост.
— В один прекрасный день Новый мост тоже рухнет, — пророчествую я.
Мы хлопаем его приятеля по щекам… Даем ему вторую порцию выпивки… И следим за его реакциями. Его физия медленно розовеет. Он издает тяжкий вздох только что изнасилованной девушки и наконец открывает зенки.
— Ты че, как баба? — без обиняков спрашивает Берюрье. — Что с тобой случилось?
Вместо ответа Гродю тянет руку в сторону корзины:
— Там!
Можно подумать, что он увидел летающую тарелку.
— Что там такое?
— В корзине! Посмотрите!
Мы оставляем его, чтобы бросить взгляд знатока на указанное им место. Первым “это” замечает Толстяк Берю.