Потом мы ехали в сабвее и, стараясь перекричать его шум, она говорила мне о своей партии. Порывшись в двух объемистых сумках, наполненных журналами, газетами, перепечатками, копиями и прочими бумажками -- настоящая сумка агитатора и пропагандиста, -- она вынула газету, газету их партии и журнал их партии, и дала мне. И газета и журнал писали о борьбе различных партийных и национальных группировок и здесь, в Америке, и во всем мире -- в Южной Африке и Латинской Америке, СССР и Азии. Я доехал до Гранд Централ и вышел, договорившись, что она мне завтра позвонит и скажет, как дела с переводом статьи, который она постарается сделать на работе, если не будет ее босса.
Перевод она сделала через день, я встретился с ней в ее офисе, она работала у какого-то крупного адвоката, офис был на Пятой авеню, роскошные, настоящей кожей обтянутые кресла изобличали богатство владельца. Кэрол, как водится, сидела в загончике, огороженном забором, за столом с пишущей машинкой АйБиЭм и группой телефонов. Она выдала мне перевод, я предложил ей заплатить деньги, на что она не согласилась. Я поблагодарил ее.
-- Ты хочешь пойти на митинг в защиту прав палестинского народа? -спросила меня Кэрол. -- Правда, это очень опасный митинг. Я думаю, даже немногие наши товарищи придут на него. Он состоится в Бруклин Колледж.
-- Конечно, хочу, -- сказал я с искренним удовольствием.
Опасный митинг только и нужен был мне в этом мире. Если б она сказала приходи завтра в такое-то место -- получишь автомат и патроны, будешь участвовать в акции, например, в захвате самолета, я был бы, конечно, куда больше рад, но и митинг -- это было бы неплохо. Я не кривлю душой, меня полностью устроила бы только революция, но можно было начать и с митинга.
-- Я приду с другом, -- сказал я, имея в виду Александра, -- можно?
-- Да, конечно, -- сказала Кэрол. -- Если твой друг не боится. За нами обычно смотрят, мы все на учете. Ты, наверное, читал в газетах -- наша партия ведет дело против ЭфБиАй за то, что они на протяжении многих лет подслушивали нас, срывали замки в помещении партии, контролировали наши бумаги, подсылали провокаторов...
-- Да, я читал об этом в газетах.
-- Ты знаешь, что ЭфБиАй, когда я стала членом "Рабочей партии", прислала моим родителям письмо, они живут в Иллинойсе, мои родители, сообщая, что я стала членом "Рабочей партии". Они всегда так подло поступают, чтобы сеять раздор в семьях. Мои родители протестанты, они простые люди, они не любят черных, они не любят чужих, они расисты, брат мой -- правый, для них это был страшный удар. Мы долгое время не поддерживали отношений, -- сказала Кэрол.
-- У вашей ЭфБиАй такие же методы, как у КаГэБэ -- сказал я. -- В России КГБ поступает так же.
-- А ты знаешь, что ЭфБиАй имеет список в 28 тысяч фамилий по всей Америке. Эти люди будут тотчас арестованы в один день, если вдруг какая-нибудь опасность возникнет для режима. Это те, кто считается лично опасными, ну, например, имеют влияние, могут возглавить людей. На одном из первых мест стоит фамилия Норман Мэйлер. Ты знаешь о нем? -- продолжала Кэрол.
-- Я читал его в России, -- сказал я, -- кое-что переводили.
Слова Кэрол меня не удивили. Еще в Советском Союзе я встречался и поддерживал тесные отношения с австрийскими левыми, у меня было несколько таких знакомых, и я знал лучше других русских положение на Западе. Они мне многое рассказывали. Лиза Уйвари, гуляя со мной у Новодевичьего монастыря, помню, говорила: "Уезжать из СССР можно, только если есть непосредственная угроза жизни". Моя Елена всегда тянула меня вправо, теперь Елены не было. И теперь я уже хорошо знал этот мир, у меня не было иллюзий.
Советский Союз остался позади, и его проблемы тоже, мне предстояло жить здесь и умереть здесь. Как жить и как умереть? -- возникал вопрос.