Я всегда была рядом, хрупким, но надёжным щитом. И болезнь отступала. Мы растягивали спасительные деньки в бегах, не совершив ни одного преступления, пока не кончались средства и нужно было возвращаться в город трёх революций, стукачей и бандитов, по месту новой прописки. Как на убой, а теперь на погост. Очевидно, это была не онкология с чудесной четырёхлетней борьбой за жизнь без медицинского лечения, а целенаправленное умерщвление ненавистной жертвы со стороны секты татарско-сергеевских «разведчиков» Ханского, под окнами которых сижу, безуспешно сдерживая мелкую дрожь и рыдания, как будто прошу подаяния. Вся доказательная база, как говорится у следователей, сейчас на лицо. Час, два, третий пошёл, а эти «специалисты», специально обученные чудовища, прикидывающиеся мамашами с пустыми колясками, любопытными бабками в шляпках и спортсменами с проводками из тяжёлого рюкзака, шляются мимо меня. На мне была белая футболка, от которой на израненных боках и животе осталась лишь рвань. Поэтому кровь видна и за пять метров. Багровые полосы на щеке, босые ноги, в растрёпанных волосах мелкие цветки и листья акаций, кустарники которых чуть смягчили мощный удар о землю и поменяли траекторию падения спиной вниз на противоположную.
Свои автографы цепочкой неровных следов я оставила от окровавленных ступней, пока шла по придомовой тропинке к своему подъезду. В него гонцы Тома-гнома забегали и выбегали уже раз двадцать, ни одна мразь не спросила у сидящей прямо под видеокамерой бродяги: «Что случилось, вызвать ли Скорую или полицию?». Дом ветеранов разведки с Литейного, одним словом. И весь заселённый контингент тот же, с опорой на деструктивную секту экстремистов, пытающих по собственному вкусу некоторых россиян. И Том-гном, на данный момент командующий травлей и «оперативно-экспериментальной бригадой» против меня и близких, сейчас едва не разрывается, радостно жужжа над поступившим его медикам в Александровскую больницы маминым бездыханным телом. Колеблется, пытать дальше психологически глупую дочку, мучающуюся после прыжка под окнами конспиративок, или уже можно со сладострастным удовольствием приступать к физическому? Пусть ждёт, приказ подойти и прислать Скорую строго не отдавать никому! Не заслужила наше сочувствие и обезболивающее. Пусть ещё терпит и ждёт, овца, за то, что без нашего одобрения родилась.
И его крысиный отряд действительно продолжает демонстративно бегать в наш подъезд, из которого четыре часа назад вынесли тело мамы. Один из таких, из спортивно-прозомбированной молодёжи, даже подошёл поближе и сел на лавку за моей спиной. Глянула искоса парень пялится на мои грязно-кровавые тряпки. А ещё наверно в своей левой разведке экзамен на общественную безопасность и оказание помощи при ЧП успешно сдавал. Спортсмен и свиные отрыжки из окна на первом этаже выводят меня из горестного анабиоза с вязкими мыслями о том, как маме на небе без меня, как мне дальше быть, куда деться. На самом деле больше всего на свете я не хочу обратно в ту квартиру. Всё это время полудрёмы у подъезда на меня светит нежное солнце, будто мамина душа, что шепчет беззвучно, чтобы я противостояла дальше, воплощала творческие идеи. Но после обеда солнышко перемещается и от шоковой дрожи и полу обнажённости зуб на зуб перестаёт попадать.
Как-только уходит спортсмен, я осторожно перемещаюсь на освещаемую лучами сквозь тучи скамейку. Здесь и вовсе прекрасный обзор, и они покатили глазеть на машинах с привычными методами вездесущие такси или грузовики с пьющими пивко операми и аппаратуркой под тентом. Игра «кто кого пересидит» сборища сплочённых слабаков со стальной девчонкой. Что ж, продолжим до самой глубины бездушия новых русских фашистов, праотцы которых восемьдесят лет назад открывали первые эмигрантские ячейки немецко-японских фашистов на Дальнем Востоке и помогали русофобам подготовиться к захвату ненавистной Советской России.
Сижу, дрожу дальше, и наглядно подтвердившиеся старые мысли вновь заплетаются узлами. И отец всё никак не возвращается
Девушка? Вам Вам помощь нужна? наконец звучит голос в моей зоне отчуждения, будто послышалось. В самом деле, не глюк, а наш сосед по лестничной клетке. Дядя Миша, кажется. Держит железную дверь нашего подъезда для меня со стопкой коммунальных платёжек в руках. Киваю и, кое-как поднявшись, спешу к нему на босых ногах, пристыженно скрываясь от взгляда. Напрасно стараюсь сосед вовсе не в шоке. Смотрит сквозь линзы очков осведомлённо-безразличным взглядом мягкого человека, пусть раньше и поругивался с моей сестрой из-за выгула своей служебной собаки по кличке Валдай. Смешно и грустно.