Спаси Христос, Лукинишна, что говоришь-то?.. растерянно отмахнулся отец Никодим. Я ведь не в обиду тебе, ты людям помогаешь
Я ведь и Савку-то проклятого сегодня Богородицы именем гнала! ещё обиженно сказала Шадриха. Вся изба слышала!
Я тебе верю, священник вздохнул. Ты уж не обижайся, только мне вот думается, что ты его, и Богородицы не помянувши, ринула бы.
Твоя правда, помолчав, грустно покаялась Шадриха. В том и исповедалась. Я Богородицу-то матушку для того помянула, чтоб наши дурни не испугались. Что вот, мол, ведьма колдуна гоняет
Ну вот. И я про то ж
Да ну тебя вовсе, батюшка! снова рассердилась старуха. Я уж и сама не знаю права ль, виновата ль Уж сколько я разов тебе говорила во всём роду нашем такая сила есть! И у матери моей была, и у бабки! В Устьке вот покуда не вижу может, и слава богу.
Она у вас отроковица хорошая, славная. В церкви часто бывает.
Вот и дай господь А я уж постараюсь, чтоб боле ни в коем разе!.. Пусть Савка хоть всех баб в деревне перепортит и глазом в его сторону не кину!
Да нашим теперь на десять лет разговору-то хватит, снова вздохнул отец Никодим. Слушай, а мне верно рассказали, что Савку, всего скрюченного, на руках домой отнесли? И что животом он страшно страдает?
Уже и доложили! с усмешкой всплеснула руками Шадриха. Да когда ж успели-то? Я навроде Устьку-то сразу к тебе послала, а она, хоть малая, лишнего не сболтнёт
Отец Варсонофий весь в мыле прибёг допрежь Устьки твоей! усмехнулся и отец Никодим. Я ему сначала-то и не поверил, потому знаю, что ты зарок дала
Будешь теперь мне до второго пришествия поминать?!
Сохрани господь Но ты Савку-то всё равно ослобони! Грех-то за мученье души христианской на тебе будет.
У кого это душа-то христианская у Савки?! вскипела было Шадриха, но, подумав, кивнула и встала. Ладно зайду. Откачаю поганца. Хотя, по-моему, хорошо б ему, похабнику, хоть недельку помаяться.
Да смотри, с молитвой, с молитвой святой! встревоженно закричал ей вслед священник. Да чтоб люди это видели! Не то, спаси господь
Шадриха исполнила своё обещание всё-таки не сразу и пришла в избёнку Савки только через день. Отцу Никодиму она объяснила это тем, что раньше нигде было не найти трезвых свидетелей. А теперь целая толпа баб у колодца клялась и божилась, что на рассвете Шадриха вошла к Савке, распахнув настежь дверь, подошла к скорчившемуся на лавке под старой собачьей дохой колдуну, который уже не кричал, а только сдавленно, сквозь зубы стонал от боли, несколько раз перекрестилась и громко провозгласила:
Именем Христовым и Богородицы Пречистой снимаю болесть твою! Встань, бессовестный, и вперёд людям не вреди! повернулась и вышла вон. Следом выкатился и Савка, который, охая и что-то шепча, приник к кадке с дождевой водой у порога и выпил её мало не всю. Затем, выпрямившись и недоверчиво огладив живот, он покосился на застывших с вытаращенными глазами у забора баб и быстро убежал обратно в избу. На другой день, в воскресенье, отец Никодим прочёл приходу слегка сумбурную, но горячую проповедь о том, что любая сила, что идёт на добро людям, от Бога, и авторитет Шадрихи взлетел в глазах всего окрестного крестьянства до небес.
* * *В кадетском корпусе Никита Закатов провёл шесть лет своей жизни. Под высокими, унылыми сводами казённого заведения было собрано около трёхсот мальчиков от восьми до восемнадцати лет, и первое время Никита ходил с гудящей головой и шумом в ушах, оглушённый этим обилием детей, криками, гамом и плачем. Мальчики младшей ротной группы тяжело переживали отрыв от семьи и родителей и принимались реветь при первой возможности. Никита смотрел на них с искренним изумлением. Сам он не тосковал ни о чём. О родительском доме, где его никто не любил, скучать не было смысла, отсутствие отца Никита переживал скорее с облегчением, казённую нехитрую пищу в столовой он в отличие от прочих кадетов находил весьма недурной и, по крайней мере, свежей, а узкая койка с серым одеялом, в котором, к крайнему изумлению Никиты, не обнаружилось ни одного клопа, и вовсе казалась верхом совершенства. «Какие нытики, почему они так заливаются?..» думал он, наблюдая за заплаканными однокурсниками, и удивление его понемногу переходило в презрение.
Гораздо более Никиту пугали начавшиеся занятия. С первых же дней обнаружилось, что наспех полученные им от брата и мадемуазель Веневицкой знания, эпизодические и беспорядочные, хоть и помогли Закатову поступить в корпус, но были совсем недостаточными для отличного учения. А учиться следовало блестяще, поскольку Никита с ранних лет усвоил, что пробиваться в жизни придётся самому. Некоторые лекции повергали его попросту в отчаяние: слушая преподавателя, он не понимал ни слова из сказанного и в воображении уже представлял картину своего позорного исключения из корпуса и возвращения в Болотеево. По спине бежали мурашки, и Никита принимался с удвоенным вниманием вслушиваться в непонятные слова, а некоторые из них даже записывать, чтобы после добиться разъяснения у Миши Иверзнева.