19. Пресечь «пораженчество» (дела И. В. Селиванова, Ф. Н. Романова и др., 19411942 гг.)
Основная проблема, с которой командование Красной армии столкнулось в начальный период Великой Отечественной войны, «пораженческие настроения». Зачастую они были порождены дефицитом объективной информации и атмосферой растерянности, царившей на фронте в начальный период войны.
Пресекали «пораженчество» различными способами, в том числе с помощью статьи 5810 Уголовного кодекса.
Анализ приговоров показывает, что чаще всего обвинения в распространении пораженческих настроений связывались с неверием в боевую мощь Красной армии, восхвалением немецкой техники, сомнениями в правдоподобности сообщений Совинформбюро, а также критикой мероприятий партии и правительства по военным вопросам19.
Так, согласно приговору военного трибунала 68-й Морской стрелковой бригады от 10 октября 1942 года, У. Н. Полухин «как красноармеец, находясь в 1-м взводе 2-й роты 2-го батальона 68 МСБ, с первого дня его пребывания в указанной части, среди бойцов стал проводить контрреволюционные разговоры, направленные на подрыв мощи Красной армии, не верил в победу Красной армии и восхвалял немецкую армию и ее вооружение»20.
За эти разговоры Полухин был подвергнут расстрелу.
Надо сказать, что в годы войны законодательство о контрреволюционной агитации существенным изменениям не подвергалось21. На этот случай вступила в действие имевшаяся в Уголовном кодексе ч. 2 ст. 5810, которая и была применена к Полухину. Она устанавливала, что пропаганда и агитация в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собой высшую меру социальной защиты расстрел.
Изучение приговоров показывает, что назначение судами смертной казни применялось за «пораженчество» достаточно широко. Например, к расстрелу приговорили старшего лейтенанта М. Забродского за «распространение клеветнических измышлений о мероприятиях советского правительства»22, красноармейца Л. Ковальчука за «хранение при себе контрреволюционной фашистской листовки»23, младшего лейтенанта В. Петухова за то, что «систематически слушал по радио из-за границы антисоветскую агитацию»24.
Иногда исполнение приговоров к расстрелу приостанавливали. Например, по приговору военного трибунала 101-й стрелковой дивизии от 29 сентября 1944 года рядовой Демьяненко был осужден к высшей мере наказания за то, что, как видно из приговора, «являясь активным врагом Советской власти, в 19411944 гг. проводил антисоветскую агитацию написал и хранил стихи контрреволюционного содержания». Может стихи кому-то понравились. А может быть по каким-то другим причинам в декабре того же года военная коллегия заменила расстрел десятью годами лишения свободы.
Спустя полвека Демьяненко был реабилитирован. В постановлении Пленума Верховного суда СССР отмечалось, что стихи «отражают лишь субъективное восприятие осужденным происходивших в стране политических и экономических процессов, имевших место массовых репрессий, неудач на фронте, и не могут рассматриваться как антисоветская агитация»25.
Историк Н. А. Ломагин в книге «Неизвестная блокада» приводит несколько архивных документов, подготовленных Особым отделом Балтийского флота, о «резких антисоветских проявлениях», которые сотрудники госбезопасности подразделяли следующим образом:
«1) пораженческие и изменническо-профашистские настроения;
2) клеветнические и провокационные высказывания;
3) нездоровые настроения на почве питания;
4) прочие антисоветские проявления»26.
В 19411942 годах «пораженческая агитация» преобладала в структуре судимости за контрреволюционные преступления. Например, в докладной записке Особого отдела НКВД Ленинградского фронта 243876 от 25 декабря 1942 г., направленной представителю Ставки ВГК К. Е. Ворошилову, отмечалось: «С начала мая по 25 декабря с.г. изъято и арестовано за контрреволюционную пораженческую агитацию 2052 чел.»27. Это 52.2% от числа всех военнослужащих, обвиненных тогда на Ленинградском фронте в совершении контрреволюционных преступлений.
Надо заметить, что обвинение в контрреволюционной пропаганде и агитации чаще всего основывалось на действительно имевших место фактах, которые оценивались тогда в соответствии с положениями статьи 5810 как преступные антисоветские проявления. Не подлежит сомнению, что обывательские суждения о неготовности Красной армии к войне, не говоря уже о распространении панических слухов об отступлении или полном разгроме наших войск, наносили серьезный вред боеготовности частей и подразделений. Другое дело, когда разговоры и высказывания соответствовали действительности, и не имелось никаких оснований относить их к преступным проявлениям. Или когда следователи фабриковали содержательную часть этого состава преступления, что тоже происходило нередко. Об этом подробнее в следующих главах.