Когда Гиля снова вошла в дом, ее уже ждали дедушка Шмуль, бабушка Роза, жена старшего брата Бася с пятимесячной дочуркой Хаей на руках.
Все, девушка опустилась на стул, бессильно уронив голову. Все, добавила через секунду.
Что, что все? забегали, заволновались домашние, ребенок на руках у матери захныкал. Что все, ты можешь объяснить? Бася опустилась перед Гилей на колени, тревожно заглядывая ей в глаза, совершенно забыв про дочь, которая разревелась, огласив дом громким детским криком.
Успокой ребенка, строго потребовал дедушка. Только и умеете, что шуметь. Говори, Гиля, чтобы я слышал.
Девушка слово в слово пересказала разговор с полицаем, не забыла и про желтые повязки, которые с первого дня оккупации местечка было приказано носить всем евреям. В доме наступила тягостная тишина, которую нарушила бабушка Роза.
Чует мое сердечко, что последний день мы видим друг друга, и зашлась, заревела, запричитала, уткнувшись лицом в ширму.
Глядя на нее, зарыдала Бася, потом не выдержала и Гиля. Дом наполнился разноголосым плачем, причитаниями, в которых выделялся тонкий детский голосок маленькой Хаи.
Тихо! Тихо! дедушка Шмуль стукнул ногой по полу. Тихо, я сказал!
Прошелся по избе, дождался, когда женщины немного упокоились, продолжил.
Шутить с немцами не стоит, нация очень серьезная. Я сейчас схожу до раввина Фишеля, может, отблагодарить господина гебитскомиссара Пауля Вилле, и нас не станут трогать? Какой дурак откажется от подарка, особенно, если его дает бедный еврей?
Дедушка ушел, а бабушка стала срывать покрывала с кроватей и складывать туда вещи. Гиля и Бася помогали ей, когда вошли мама и папа. К ним в больницу заходил начальник полиции Николай Пастушко и выгнал их домой собираться к переезду. Папа был молчалив как никогда, мама еще сдерживала себя, украдкой вытирая слезы.
Никто не смел так обращаться с главврачом больницы, как этот Пастушко, мама все-таки не выдержала, поделилась с домашними. Забежал, буквально вытолкал из кабинета папу взашей, не дал даже снять халат. Хам!
Успокойся, Ирэн, не об этом надо думать, а о том, как спастись.
Папа, Гиля с тревогой посмотрела на отца. Ты думаешь, это так серьезно?
Да, Яков Аронович снял очки, нервно протер их носовым платком. Надо спасаться. Вчера мне говорил один пациент, что в соседней деревне расстреляли несколько еврейских семей. Я тогда не поверил, а вот сейчас у меня возникли тяжкие, тревожные предчувствия: с чего это немецким властям так заботиться о еврейском народе? Он и сам может за себя постоять. Вот что странно.
Яков, неужели ты думаешь, что такая цивилизованная нация как немцы сделает тихим, порядочным евреям плохо? мама не находила места, бегала по комнате, нервно перекладывая то одежду в узлах, то переставляя стулья. Это же не лезет нив какие рамки, это же средневековье, если не первобытный строй, когда сильный поедал слабого. Но здесь не дикари, надеюсь.
Хватит паники, отец решительно встал, взял Гилю и Басю под руки, отвел в сторону. Вы сейчас же уходите из дома, пробирайтесь в соседний район в деревню Борки. Там работает врачом мой лучший друг и однокурсник Дрогунов Павел Петрович. Найдите его, скажете, что я направил вас. За ним вы будете как за каменной стеной. Все, не ждите, уходите сейчас же! закончил в приказном тоне, не стал дожидаться согласия, считая вопрос решенным, повернулся к бабушке.
Не надо ничего брать, если поведут, то только на расстрел.
Услышав такое, бабушка Роза опустилась на тюк с одеждой, и снова заголосила. Но на этот раз никто не поддержал и не стал успокаивать: все стояли, оглушенные, подавленные и растерянные, где-то глубоко в душе не верили, не могли поверить таким чудовищным предположениям.
Раввина Фишеля больше нет, дедушка Шмуль зашел в дом, облокотился на посох, скорбно опустил голову. Его душа уже там, наверху, смотрит на нас, радуется, что закончились земные страдания и начинаются наши мучения. Вот так всегда как только нам становится трудно, раввин сразу оставляет нас одних.
Что это значит? Яков Аронович тормошил дедушку за плечо. Что это значит?
А то и значит, сынок, что раввина убили, застрелили только что на моих глазах. Несчастный, даже не успел прочитать молитву.
Бася с Хаей на руках, Гиля с небольшим узелком с едой и кое-чем из одежды через огород пробирались к реке. Надо было перейти ее вброд, а затем уже лесом добираться до Бобруйска. В городе папин брат дядя Давид должен помочь им переправиться через Березину, чтобы потом двигаться на Борки, что находились в тридцати километрах среди огромного лесного массива. Когда-то, лет десять назад, папа возил всю семью в гости к Павлу Петровичу, однако Гиля за это время забыла дорогу туда. Тем более, что ездили они тогда на попутных машинах в кузове, а сейчас надо будет идти тайными тропами по лесам. Папа нарисовал маршрут на листке бумаги, но Гиля больше надеялась на местных жителей, которые смогут показать дорогу.