«Тепла погода. Не в последний раз»
Тепла погода. Не в последний раз
надеюсь, пролетая над фанерой,
которая в Париже протекла,
подобно русской речи, и над Сеной
лежит просторной белою водой,
качая воробьиной головой,
обратно ангелов закачивая в небо,
влекомая, как снег в водоворот,
как призрак в прошлое, летит на чёрно-белом
экране онемевшего кино
и выцветает в плёнке этой сферы,
переходя в прекрасный перегной.
Фанера, береги, как зверь, меня
касаясь дыма жадными устами,
испившими и неба, и огня
в зеркальном августе они стоят меж нами
и хлопают пространством и детьми,
меняясь речью, словно лошадьми
с горящими под сеном головами.
«Пропажа, что с тобой случилась»
Пропажа, что с тобой случилась,
идёт теперь тебя искать
свистит на пару с пастухами
идёт по миру, как твой брат.
А снег хрустит над головами
потери вашей с ним, двойной,
и исчезает в снеге речи,
синея, сбой.
И светится внутри пропажи
фонарик, как и у меня
и ходим мы в прозрачном лесе,
в потерь огнях.
«Он, смотрящий в тебя, раздувая вокруг»
Он, смотрящий в тебя, раздувая вокруг
шар листвы до окружности долгого сада,
продевает себя через взгляда иглу
потому что руины вокруг, а не ада
длинный эпос, порушенный птичьей ордой
и десантом воды в закольцованной жажде
отчего ты и вырван, как водоворот,
чтобы сшить грунт и небо, как древо, однажды.
И стоишь, а не видишь, как нити твои
перервут лабиринта прозрачную глотку,
и пойдут, как глотки, по воде пузыри
из реки настрогав для горения лодку.
Эта лодка плывёт, словно лошадь, узду
признавая за чуда свершённую мзду,
прорастая сквозь зренье и засуху в почву
припадая, как факел к любому мосту,
потому что вернее всего, что неточно,
а не то, что собой я, как темень, несу,
где качнётся река и над нею смотрящий
проведёт, как ладонью, по ряби меня,
отразившись в версте, между нас восходящей
сквозь стада переправ в неисправных огнях.
«Прозрачная звезда спит на булавке смысла»
Прозрачная звезда спит на булавке смысла,
и дух психиатрии её минута, вешка:
как перочинный нож спешит разделать щепку
ты, бабочка летишь разделаться со спешкой.
Внутри тебя достроен Тесей из лабиринта
из камня и урана, как Китеж и ордынцы
гори, гори звезда, придумывая числа
и числа всё сочтут, а после пепел вычтут
из суммы, что в тебе летит галдящим роем
собак или детей, что кормят тех собак,
и кажется, что нож был по тебе так скроен,
что больше никогда не хочется назад.
«Возвышенность рыбы, взошедшей на землю, глаголет»
Возвышенность рыбы, взошедшей на землю, глаголет:
люблю я твоё, человече, зиянье ладоней
кто тронет тебя тот болит и сосчитан увечьем,
кто знает тебя тот уже никогда не утонет,
где кольца пойдут годовые, на жабры воды нарастая,
отметин царапая мох, на котором и свет выгорает,
кипит, как январский снежок, что прикинулся краем
ожога, что спит в рыбаке, как улов выбирая
следы или камни, ослиц, диалекты, пустоты,
сухой намозоленный выдох совершившейся глыбы,
отверстое небо, что рядом стоит в подаянье
где слеп снегопад и подобен крутящейся яме,
ведущей наверх, словно язвы слоящейся полость
внезапно мерцает из мглы и смерзается в посох.
«То девять звёзд внутри собора»
То девять звёзд внутри собора
своей жестянкой шелестят,
то звон очертит огорода
и участь, и слепых котят,
то никакого Бога нету,
то Он разделит твердь и тварь,
и дырочку в тебе просверлит
чтоб легче было умирать.
То лампа копоть и морозы
накопит на огонь и свист,
то встанут в круг сквозной берёзы,
чтоб сок нечеловечий пить,
то лев, свернувшись, как изнанка
пустыни или кровь моя,
летит, как кров, и умывает
котят слепых внутри огня.
И я кручу, как будто белка,
как свет округлый, колесо
где девять звёзд на звук надето
и невозможно хорошо.