Он вдруг спохватился и посмотрел на часы. Оказывается, он уже час сидит над чистым листом, а Литвака все нет. И ключа нет.
Встревожившись, Мышкин порысил в кладовую. Уже издалека увидел: дверь открыта, Литвак лежит на полу, обнимает алюминиевую флягу и храпит. Крышка фляги открыта, ключ Литвак зажал в кулаке. Мышкин попытался отобрать ключ. Бесполезно. Хватка у Литвака всегда была стальная.
Да отдай же ключ, скотина! рявкнул Мышкин.
Заглянул Клюкин.
Что-то рановато он, заметил озабоченно.
Пользуется, сволочь, привилегиями подчиненного! пожаловался Мышкин. Ведь теперь не он за себя, а я за него, гада, отвечаю.
Он снова попытался разжать Литваку кулак.
А если молотком? предложил Клюкин. Один удар по пальцам и ключ наш.
Сначала на себе попробуй. Нам же вместо него потом работать.
Тоже верно согласился Клюкин. Что же тогда?
В морг, приказал Мышкин.
Они оттащили Литвака в морг.
Принеси бинт, Толя.
Стерильный? Все-таки руку будешь ему рубить? Или только пальцы? поинтересовался Клюкин.
Прежде на тебе попробую! хмуро пообещал Мышкин.
Добровольно не дамся.
Тащи бинт, я сказал!
Мышкин плотно забинтовал Литваку обе кисти плотнее, чем бинтует себе боксер перед рингом.
Вот так, удовлетворенно заявил Мышкин, поднимаясь с пола.
Гениально! заявил Клюкин. Надежнее места для ключа не найти. Главное, разбинтовать не сможет.
Учись, сынок, как надо с подчиненными обращаться, сказал Мышкин. Где еще найдешь такую заботу?
Не ценим, согласился Клюкин.
На следующий день Мышкин объявил собрание трудового коллектива впервые за все существование отделения.
По праву, данному мне сильными мира сего, объявил Мышкин, выбираю себя председателем собрания.
На удивленное мычание коллектива ответил жестко:
Я здесь диктатор! И никакой демократии. Несогласных спишу на берег немедленно.
Коллектив удивился еще больше, но теперь молча.
Хорошо. Ваше молчаливое согласие принимаю. Итак, подчеркну еще раз: ничего в регламенте жизни и работы не меняю. Все будет, как при бабушке9. Точнее, как при дедушке, он кивнул в сторону Литвака. Но есть поправка. Одна, но принципиальная. В этом помещении отныне ни слова о политике. Ни единого. Жизнь слишком коротка, чтобы ее еще и на эту мерзость тратить. Все эти «Крымнаш» или «Россия поднимается с коленно-локтевой позы» запрещаю. Возражения есть? Нет возражений.
Есть уточнение, неожиданно осмелилась Большая Берта.
У тебя, что ли? удивился Мышкин. Ну, с сомнением сказал он, давай свои уточнения. Что-нибудь насчет использования тампаксов?
Но если Большая Берта на что-то решилась, никакой издёвкой сбить ее с толку невозможно.
Чисто теоретическое уточнение. Вот вы сказали: жизнь коротка и на политику ее жалко. Но в реальности наша сегодняшняя жизнь сплошная политика. Так уж устроено: если убегаешь от политики, она сама тебя найдет, причем, в самый неподходящий момент.
Женщина! Мышкин стукнул кулаком по столу так, что его любимая настольная лампа, древняя, с зеленым стеклянным абажуром, подпрыгнула и свалилась. Чудом Клюкин успел поймать лампу в сантиметре от кафельного пола. Ты хоть знаешь, что наши правители-охранители могут сегодня любому припаять «дестабилизацию политической обстановки», как писателю Юрию Мухину. А ты, Литвак, первый кандидат в дестабилизаторы, в момент за решеткой окажешься. Вытрезвитель тебе раем покажется, с пятью звездами.
Неожиданно влез Клюкин:
А обрушить рубль не дестабилизация? Одним махом снова обворовать людей не расшатывание политической обстановки?
Толя примирительно начал Мышкин.
Нет, ты, начальник, мне рот не затыкай, мы не в Госдуме! Вот у меня вчера на сберкнижке было сто двадцать тысяч, хотел с девушкой на теплые моря слетать. Это вчера, а сегодня реально это уже семьдесят. Половину украл Центробанк.
Толя, проникновенно сказал Мышкин. Я-то здесь при чем? И твои коллеги? Не там ответ ищешь.
А где искать?
Нигде! отрубил Мышкин. Нигде! Понял? Не забывай, ты живешь в свободной демократической стране. Будешь пищать направо-налево, отправишься вслед за Литваком. А то и в Кресты10 или в столичную Матросскую тишину тоже замечательный острог для правдолюбцев всех времен и эпох.