И тут меня схватили за плечи.
Кто здесь? закричала я.
Глупый вопрос дома только мы с Гавриченко находились. Никиток был у свекрови.
Сто раз тебя просила! я лягнула мужа.
Ошалев, он закрылся руками.
Заяц, ты что?
Ничего!
Мне стало стыдно за свою несдержанность, но я все равно докричала.
Не трогай меня за шею! Не люблю я этого!
Он не обиделся. Только кивнул на кухонный беспорядок:
Шаришь тут, как сомнамбула.
С Гавриченко вообще легко. Хотя всякое у нас бывало, разводиться даже как-то собирались.
Я съела добытый с таким трудом сэндвич и стала собираться.
В магазин съезжу! Скоро не жди! предупредила я мужа, застегивая молнию на сапоге. Он поддержал меня за локоть.
Ты так и не сказала, почему с закрытыми глазами по квартире ходишь.
Да представить захотела как слепым живется.
Мы постояли перед распахнутой дверью, оценивая весомость произнесенного. Муж набрал дыхания для следующего вопроса, но я его опередила:
Пока! и выскользнула за дверь.
В трамвае я прочитала на своем билетике рекламу: «Кукольный театр «Лена Шоаль» и мимолетно подумала: «Никитка, что ли, сводить?»
Сзади меня болтали девушка и парень. Он был к ней неравнодушен. А она, судя по голосу вся из себя приезжая и целеустремленная без конца упоминала какого-то Егорова. Через пять минут мне стало ясно, что обладатель японского джипа и любимец компаний Егоров интересует её больше всех мужчин на свете.
Я обернулась. Они оказались похожими на парочку с картины «Иван-царевич на сером волке». Девица ангел во плоти. Но я порадовалась за её спутника, что эта сосредоточенная хищница не за ним охотится. «Мир звуков всё-таки честнее Господи, только не дай мне ослепнуть! спохватилась я.
Весело позванивая, трамвай промчался сквозь аллейку и снова вылетел на оживленную улицу. Разговор про Егорова закончился парень и девушка вышли. На остановке они задели склонившуюся над урной бомжиху с рюкзаком и двумя пакетами. Отругав их, тётка полезла в вагон.
Поак-куратней! Не к-картошку везешь! крикнула она водителю, когда мы тронулись, и рухнула рядом со мной.
Я задержала дыхание, потом осторожно потянула носом, готовясь пересесть подальше. Бомжиха зашелестела пакетами, достала из них какую-то снедь, зачавкала. На пальце ее красовался массивный перстень.
И тут моя соседка закашлялась и, умоляюще выпучив глаза, показала на свою спину. Она подавилась. Я несколько раз крепко ударила её.
Б-благодарю, тётка вытерла скомканным платочком свои глаза и рот. Скорее всего, она была не бомжихой, а просто молодой пенсионеркой, собирательницей бутылок
Я отвернулась к окну и снова стала думать о вчерашнем телефонном разговоре. «Извините, не мое дело, но кроме вас, у него ведь совсем никого» сердобольная душа говорила о моем отце, которого я не видела двадцать лет и еще столько же не собираюсь видеть. Пусть помирает в темноте и одиночестве. Я только не понимаю, как он при его-то характере смог бросить нас с мамой.
Как сейчас себя вижу прыгаю перед ним по лесной дорожке, возле меня с исступленным нежным пением кружат комары, я отгоняю их сорванным папоротником и смеюсь.
Дождавшись, когда я поутихну, отец признается:
Ладно, насчет тигров я загнул. Но волки здесь точно водятся.
Ветер приносит издалека то музыку, то просьбы к какому-то Иванову зайти в дирекцию дома отдыха. От шеи моей пахнет гвоздичным одеколоном (протерев ее, мама с укором показала потемневшую ватку). У меня загорелые, покрытые белым пушком руки, нос в редких бледных веснушках. Недавно, с большим опозданием, выпали мои маленькие передние молочные зубы, а на их месте выросли два больших и страшных, с зазубринами. Зато в щель между ними удобно плеваться. «Надо к стоматологу её сводить», уже не раз напоминала мама отцу.
Сама она ходила только на работу. А по выходным пила белые и желтые таблетки, садилась поудобнее в кресло, пристраивала грелку на живот и начинала свою бесконечную работу: что-то шила, вязала. Когда отец звал её погулять с нами или сходить в кино, но она просила, чтобы её оставили в покое. Однажды он рассердился и сгоряча назвал её курицей, которая копошится в нитках. Мама заплакала, он долго выпрашивал прощение. Она кротко ему отвечала, не поднимая головы. В её кротости было железо, а в его горячности слабость.