Слушаюсь, муалим! склонил голову Мухаммед, схватил пацаненка за ногу, приподнял его, словно курицу, и понес к воротам.
А отца расстреляй. За то, что слабоумен. Другим устрашение будет перестанут своих кафирят отправлять в школу.
Мухаммед вынес пацаненка за дувал и швырнул в жесткую, трескуче-ломкую сухую траву, хлопком стряхнул грязь рукою с руки и молча отправился за отцом парнишки.
А Абдулла, ловко поигрывая топором он был музыкантом в этом деле, профессором, поотрубал пальцы всем детям, и всем до единого на правой руке. Чтобы никогда больше не могли кафирята держать карандаш, ручку. Абдулла знал, за что наказывает людей. Тоненькая ниточка жизни, которой каждый из людей был привязан к этой рыжей, горькой, до огненной крепости прокаленной солнцем земле, мало что значила перед исламом, да и вообще что может значить жизнь человеческая, когда в опасности находился ислам? А Абдулла служил исламу.
Вновь объявился Абдулла-Чок[4], сообщил утром на оперативке командир батальона царандоя афганской милиции майор Вахид, зверствует Рябой! Четверо убитых, двенадцать искалеченных. Двое учителя, присланные Кабулом, всего лишь два занятия провели, двое отцы учеников, ходивших в школу, двенадцать сами ученики. Вахид не удержался, ударил кулаком по столу, будто удар этот мог что-то решить или хотя бы чем-то подсобить, сморщился, густые черные усы у него встопорщились: когда Вахид сообщал неприятную новость, у него осекалось перехваченное дыхание, еще минута, и воздуха ему не хватит на висках у Вахида вздувались жилы, уголки рта обиженно опускались под встопорщенными усами Вахид был горяч; ему надо бы немного позаимствовать холода, иначе, несмотря на храбрость, несмотря на везение, что, как известно, на войне значит больше храбрости, можно было угодить в капкан. Несмотря на то что везение это везение, горячая голова все равно перекрывала везение.
Бывает ведь: и умен человек, и образован, и операцию продумает так, что комар носа не подточит маршала бывает достойна операция, верховному главкому не стыдно под нею подписаться, но если не повезет, так не повезет обязательно случится что-нибудь непредвиденное, не раз говорил Вахиду Сергеев, тоже майор, русский мушавер[5], приданный в помощь Вахиду, и блистательно задуманная операция благополучно завалится. Все дело в везении. На невезучего человека обязательно сваливается с крыши кирпич, под ногами совершает кувырок водопроводный люк, совершенно трезвый, он попадает в передрягу, в которую может попасть только пьяный, и оказывается в вытрезвителе, в реке он обязательно оказывается в водовороте, в лесу в яме, вместо настоящего белого гриба как пить дать зажарит ложный белый и скорехонько попылит ногами вперед в черный окоп, именуемый могилой. Если, конечно, его не спасут врачи. И все дело в везении. Либо в невезении.
И я о том же говорю, щуря глаза, усмехался Вахид, везение либо невезение, промежуточного не бывает. Помнишь, в прошлом году я наступил на мину? Она должна была взорваться, но не взорвалась. Почему не взорвалась, даже специалисты не знают. Что это такое, рафик[6] Сергеев?
Это и есть везение.
Вахид всегда был весел, легок на слово и на подъем, быстро гневался и также быстро отходил для него время и скорость были совместимы: одно отождествляло другое, умел очень многое, но никогда не хвастался своим умением, и Сергеев, человек, в силу своей профессии в общем-то не очень доверчивый, быстро поверил афганскому майору Вахиду, а майор Вахид Сергееву. Понял Вахид, что с Сергеевым он сработается, а когда сработается, притрется плотно ни люфта, ни зазоров не будет, научится понимать его с полуслова, полувзгляда, полужеста, то в общем, они обязательно совершат что-нибудь выдающееся.
М-да, совершить бы что-нибудь героическое рубля так на три, вторя веселому настроению Вахида, веселел Сергеев, или на четыре!
В Афганистане рубли не в ходу, окорачивал его веселый Вахид, в Афганистане афгани.
Русские ребята твои афгани афонями зовут. Сколько стоят джинсы «суперрайф»? Две тысячи афоней.
В этот раз майор Вахид был мрачен.
При всей остроте классовой борьбы майор был последовательным марксистом, хотя и наивным, как покойный руководитель Тараки, при всех победах и поражениях, когда и больно бывает, и горячо, и сладкое приходится есть, и горькое, он не понимал такой вещи, как жестокость. Ну, к чему жестокость Абдуллы? К чему рубить детишкам пальцы, к чему калечить жизнь, стрелять отцов, отсекать головы беззащитным, ни одного человека в жизни не обидевшим учителям? Бессмысленная жестокость. То ли болен Абдулла, то ли свихнулся, то ли порча его сосет, выедает изнутри, то ли еще что-то есть да впрочем, что порча, что болезнь, что сдвиг! Сам факт, что Абдулла басмач это уже больше чем болезнь, порча и сдвиг, вместе взятые. Вахид невольно поморщился, будто внутри его что-то зажало, стиснул пальцы в кулак, замахнулся, чтобы снова с силой грохнуть по столу, но сдержался и тихо, почти беззвучно опустил руку.