Примерно через полгода Маша позвонила. Было неожиданно, все уже как с яблонь белых дым, ан нет. Позвонила и понеслось! Она мне, я-ей.
Вспомнились и поцелуи, и сладкие девичьи груди, и уже когда в трубке слышал её голосок сидеть становилось трудно, особенно в тесных джинсах, появившихся в то время.
Душе сразу хотелось «полета» дуэтом, тогда не срослось, а теперь хотелось. Конечно, я не жил отшельником и к моим услугам было целое общежитие физкультурного института. Девочки на любой вкус, гимнастки, пловчихи, гандболистки и баскетболистки. Последние меня как-то не привлекали, но с другими время проводил. Девчонки были, в основном, приезжие, много было русскоязычных со Ставрополья с соответствующими тормозами, вернее без тормозов. Но, все эти общаговские лямуры были какие-то, словно забеги и заплывы в ширину. Было понятно, что я пришел провести ночь с ней, так как прошлый раз уже был у её подруги и, если она будет капризничать пересплю с другой. Мимолетный секс он такой неразборчивый и забывчивый, а главное стандартно серый. В постель девицы в основном ложились в надежде выскочить замуж, и каждая новенькая претворялась святой наивностью, обязательно рассказав «кавказскому человеку» историю, как она случайно, катаясь на велосипеде, потеряла девственность, было такое впечатление, что велосипед они передавали друг дружке в порядке живой очереди, для целевого использования.
Так что в общагу ходил лишь к некоторым «спортсменкам», которых хорошо знал и ночные бдения с которыми нравились.
Тут же было что-то другое, что-то новое не изведанное, чувство, которое шло откуда-то изнутри и скрывалось где-то там внизу живота и затаившись сосало где-то под ложечкой. С другими было не так, чувство сразу возникало в штанах и никуда оттуда не уходило, пока резко на ком-то не умирало.
Однажды Маша поинтересовалась куда, я еду на каникулы и узнав, что планов нет, пригласила к себе. Ехать решил сразу!
Москва голубая
В конце июня, сдав летнюю сессию, быстренько собрался и не сообщая Маше, отчалил в Москву.
Это была моя первая поездка в столицу. Настроение было приподнятое лечу в Москву!
Красная площадь, Кремль, музеи, Арбат, МХАТ, Лужники, Сандуны и я с Машей! Адреналин зашкаливал.
В самолете все были, почти родные. Болтал без умолку, покурил в туалете, сделал комплимент стюардессе. Все бы хорошо, если бы не последние минуты полета, которые заставили вспомнить песенку из КВН на мелодию похоронного марша: «ТУ-104 самый лучший самолет, 100 пассажиров берет себе на борт». Но, видимо там наверху, небесная канцелярия посчитала, что самолету валиться с высоты пока рано и он, как мешок с картошкой, плюхнулся на полосу. Перепуганные пассажиры оживились лишь после того, как лайнер замер и уже тогда радостно и громко благодарили экипаж за посадку. Проходя мимо милой стюардессы с нарисованной улыбкой подумал, что никогда не женюсь на стюардессе, в слове вдовец что-то созвучное со словом мертвец.
Прилетел часов в шесть вечера и перекинув через плечо спортивную сумку, отправился «открывать» столицу. В планах на первый день, а это была пятница, было походить по городу и остановиться в гостинице. В субботу побывать на Красной Площади, в Кремле и, если получится в Оружейной палате. Побывать в мавзолее даже мысли не было. Ну, а в воскресенье утром поехать в Мытищи.
Совершая марш-броски от гостиницы к гостинице, в которых, конечно, никаких мест не было, оказался на Ленинградском шоссе в районе метро «Речной вокзал». Глянул на часы уже 23 часа. Что так поздно и не подозревал, так как всего-то вроде смеркалось, в Тбилиси в это время кромешная темнота. География, её-то я и не учел. Сразу навалились и усталость, и голод.
Последней на моем пути оказалась гостиница, вроде для медиков. Когда спросил, есть ли свободные места, то неожиданно выяснилось, что есть! Вы не представляете, как это приятно, блуждая полдня в поисках ночлега, почти в полночь, случайно наткнуться на гостиницу со свободными местами. Но когда попросили командировочное удостоверение, так как оказалось, что вся «эта радость» не про мою честь.
Было уже поздно, тело ныло от усталости, под ложечкой сосало от голода. Стало как-то одиноко и тоскливо. Присев в кресло в фойе, постепенно стал погружаться в небытие, но женский голос добрый и ласковый, как морская волна, разбивающая корабли о скалы, вернул меня в исходную безысходность: