Страшные сказы
«Страшные сказы ты любишь, мать», младшая вечно вторит.
В них просто принято умирать, да и таить все горе.
Разве ты первой была, дитя? Разве сестра живая?
Искры костра к потолку летят, псов и не слышно лая.
«Скоро ли батюшка к нам придет? Скоро ли выйдет солнце?»
Средний, любимый, глаза как лед, только отдать придется.
Скоро за ним и придут сюда, всех нас утащат люди.
Входы пещеры кроет слюда, только не долго будет.
«Скоро, родные, уж по утру, скоро, вы потерпите»
Знаю сама, что жестоко вру, только они не видят.
Я унимаю в ладонях дрожь малых детей жалею.
Я достаю из-под платья нож. И им вскрываю шеи.
*** (Я знаю, что май придет)
Я знаю, что май придет, что реки растопят снег,
Что треснет в заливе лед, и ступит не_человек
На травы среди границ, где север делят и юг.
Что скоро придет к нам Принц, несущий свой волапюк.
Я знаю, что все свершится, что каждый отбросит кожу,
Что станут одни как птицы, другие как волки, может.
Что всех унесет с рассветом, и мертвые встанут в ряд.
Все, кто говорит об этом, не знают, что говорят.
Я знаю, он даст мне руку, наденет свое кольцо,
И всем друзьям, подругам, я буду смотреть в лицо,
Ив каждом увижу имя, что есть лишь единый яд.
Я знаю, что он с другими. Об этом и говорят.
*** (Командир)
Под чужими, смешными флагами, мы шагали нога к ноге,
Через петли, между оврагами, и с одним ружьем налегке,
Упиваясь чужими мыслями, все надеясь сбежать, сбежать,
Нам неведома была истина, что не можем мы впредь решать
Где нам жить и куда отправиться, у кого бы просить руки.
Командиром была красавица, но я помнил, что мы враги.
Я был первым, кого поранили кровь стекала по мне рекой,
Мне казались насмешкой грани их, я же был сам всегда с собой.
Умирать, как давно положено, я хотел среди бурных вьюг,
Но судьбою все подытожено: нет друзей, нет семьи, подруг.
Командир мне все улыбается, только злобой блестят глаза:
Я же знаю, что ей не нравится, что пути у нас нет назад.
Я же знаю, да не сказать уже свет брезжит у моих глазниц.
Я не стал бы лучшим из мужей, стану лучшим из корма птиц.
Ты мне раны целуешь и сыплешь в них перца
От бессилия только костяшки хрустят: ты казалась мне медом, но вышла, что яд,
Выжигает мне сердце отчаянный взгляд. Я тобой, будто крепость, мгновением взят.
Ты чертовски красива, и это твой плюс но таких, слишком ярких, я сторонюсь.
Утонуть в своей боли я не боюсь я боюсь оплести ей, будто моллюск.
Я боюсь показаться навязчивым, сложным, когда руки охвачены чертовой дрожью,
Растекаешься ты по кобальтовой коже. Мы порой слишком сильно в боли похожи.
Ты смеешься так мило, но выйдет оскал, и прорвется тот зверь, что в душе я таскал,
Он был юн и забит, трагически мал, но с тобой будто пристань свою отыскал.
Но с тобой даже Ад всем покажется Раем: я хожу между жизнью, от края до края,
И в ладонях твоих я умираю. Я не знаю всего, но о Смерти все знаю.
И пусть бьется предательски красное сердце, пускай лед не сумеет от снега согреться,
Пусть в душе моей сотня и одна дверца. Ты мне раны целуешь и сыплешь в них перца.
Дориан смеется почти в лицо
Дориан смеется почти в лицо: «Видишь, братец, как было просто?
Ты слывешь убийцей и подлецом, а лицом не старше, увы, подростка.
Годы-то идут, а тебе не страшно не подвластен бегу ты суровых лет.
Город прорастает новостройкой башен, и тебя целует уж неона свет».
Дориан смеется нагло и довольно: «Что ж тебе неймется, мало ли побед?
Да таким, как ты, не бывает больно, не бывает, слышишь? Боли твоей нет.
Да таким, как ты, только не меняться красота увянет пусть в других телах,
Пусть в таких, как ты, холодно влюбляться, вам довольно жить только при делах».
Дориан смеется, подает мне руку, и его улыбка давится в оскал:
«Разве ты не чуешь, братец, эту скуку? Я ее по венам, вместо лимф, пускал».
Я смеюсь же нервно только б не заметил, только б не увидел мой простой секрет:
За свою природу я давно в ответе. И горел полгода мой немой портрет.