Бабушка, ты, главное, не волнуйся! начинаю я психотерапию.
Да я и не волнуюсь.
Как не волнуешься? удивляюсь я. Лифт же не работает!
Ну, заработает когда-нибудь. Ничего страшного. Главное свет есть. Сейчас лето, ночи теплые, в крайнем случае, здесь посидим.
Так никакой же скамеечки нет!
А ступеньки на что?
Сесть-то ты сядешь, а встанешь потом как?
Но слова «посидеть», «скамеечка» и «ступеньки» наталкивают меня на здравую мысль.
Ба, ты меня тут несколько минут подождешь? Я сейчас приду!
Конечно, иди, куда надо. Я пока постою, а там видно будет.
Несусь на двенадцатый этаж. (Без передышек! Вот что значит стресс.) Хватаю табуретку. Скачу вниз. Бабушка на месте, совершенно спокойна.
Бабушка, а на один этаж ты можешь подняться?
Конечно! Я же не инвалид!
Одной рукой бабушка держится за перила, второй за меня. Я тащу табуретку. Поднимаемся на один этаж, я ставлю табуретку и усаживаю на нее бабушку. Несколько минут отдыхаем. Еще на один этаж. Табуретка, отдых. Потом на следующий
Не прошло и часа, как мы вскарабкались на двенадцатый этаж. Бабушка вошла в квартиру, практически не запыхавшись, легла спать и спокойно проспала до утра.
А через год бабушки не стало. Ее увезли в больницу с сильнейшими болями в животе, но сделать ничего не успели. При вскрытии обнаружили большую опухоль. Врачи объяснили, что в таком возрасте рак может развиваться гораздо медленнее, чем у молодых людей
***
Болью бабушки Сони и дедушки Соломона был их пропавший сын Фима, старший брат моей мамы. Летом 1941 года он, семнадцатилетний, только окончил школу, для призыва еще не подходил, но не раздумывая присоединился к ополчению. Люди шли на верную гибель: против танков с вилами, косами и старыми берданками. (Кто мог подумать, что в 2014-м их потомки будут пытаться остановить свои же украинские! танки голыми руками!) Домой парень не вернулся, вестей от него не было. Дедушка пытался разыскивать его и во время войны, и в мирное время, но получил только справку об отсутствии информации. Правда, в конце сороковых пришло письмо от председателя одного из колхозов о том, что Фима попал туда еще в 1941-м, поработал немного и ушел с отходящими с Украины частями Красной Армии. Потом кто-то из знакомых говорил, что его видели в военном железнодорожном составе уже в 1943 году. И это все, что стало известно. Мои последующие поиски тоже не дали никакого результата.
По отцу
Дедушка Миша со стороны отца, строго говоря, не был нам с Нюрой дедушкой. Он женился на бабушке Даше и усыновил ее ребенка. Но он был замечательным дедом очень добрым, спокойным и все умеющим. У меня не сохранился аквариум-картина, который он смастерил, но сейчас в другой стране, в другой жизни, в полностью изменившемся мире напротив моего компьютера висит на стене большая мамина вышивка в роскошной резной раме его работы.
В детстве я гордо говорила: «Мой дедушка настоящий сапожник!», поскольку считала, что если человек может починить обувь, то ничего невозможного для него нет. А на самом деле дед был прирожденным инженером. Вся неработающая техника у него в руках начинала работать. А если имеющиеся инструменты не очень подходили для того, что он собирался сделать, он тут же мастерил новый. Он успел повоевать и в Гражданскую, и в Великую Отечественную. У него было много наград, но он о них никогда не рассказывал, и мы видели их только на «парадных» фотографиях. Потом уже я нашла его наградные листы и прочла, что его военной специализацией были сбор, ремонт и отладка артвооружения, причем он занимался этим даже на передовой в ходе боев. А после войны он переключился на строительство и как консультант бывал в других странах (представить трудно: загранкомандировки в 50-е годы, да еще и с женой!).
К сожалению, и из-за этих командировок, и потому, что мама с отцом были в разводе, я видела дедушку Мишу и бабушку Дарью нечасто, но зато каждое свидание становилось праздником. Они приходили в гости красивые, нарядные, с подарками и угощениями, и мы все две бабушки, два дедушки, мама и я пили чай и разговаривали, причем я была на равных со взрослыми.
Бабушка Дарья была машинисткой-стенографисткой. Когда-то она показала мне странные закорючки, каждая из которых могла обозначать целое слово, и я, заинтересовавшись, быстро выучилась стенографировать. Меня это выручало потом в университете, поскольку я записывала лекции буквально дословно, но моих одногруппников очень нервировало: все лекции есть а списать невозможно!