Однако однако, рав Шифф, проговорил Свердлов, отстраняясь на всякий случай назад. И об том мы с товарищем Троцким тоже говорили, и Троцкий
Плохо! перебил его Шифф. Очень плохо вы думали! Вы совсем не умеете думать! Ни на один карат не умеете. Ну, и что там ещё надумал ваш дорогой товарищ Троцкий?
М-м-м Так я ж уже сказал, недовольно проговорил Свердлов. Вся власть у нас. Армия у нас в руках. Почти вся ЧК управляется нашими людьми. И мы уже сегодня душим антисемитизм в коляске Я говорю в колыбели. Уже сейчас Троцкий расстреливает каждого, кто
Ах, он расстреливает! издевательски воскликнул Шифф. Конечно! Он больше ничего не умеет. И ничего не любит. Он очень любит только кровь пускать про то знает уже весь мир! Прямо Агицын-паровоз10 какой-то!.. Еврей должен быть скромным и тихим везде! В этом суть нашей власти. Потому что шумный и наглый еврей вызывает ненависть не к себе одному, а ко всему нашему народу! Грабит один Рабинович, а наказывают за это всех евреев.
Он перевёл дух. Потом взялся за стакан. Поставив на стол Свердлову пустой стакан, Шифф уже более мягко произнёс:
Скажу вам так, дети мои. По-настоящему, ваш декрет нужен только твердолобым сионистам. Жаботинский и Герцль11, я знаю, станут очень довольные. Им как раз антисемитизм очень нужен, и как можно больше, и как можно страшнее, чтобы гнать напуганных евреев, словно овец, в Палестину А теперь скажите мне за ваше правительство, за совнарком. Так-таки оно, в самом деле, наше, как вы заявляете?
Ну, один-два человека в совнаркоме так-сяк, осторожно сказал Свердлов. По сути, один только нарком против нас Сталин.
Подробнее, велел Шифф.
Почти нечего рассказывать, пожал плечами Свердлов. Тупой, мрачный грузин. Вечно ходит со злой мордой. Верный пёс Ленина, хотя если рассвирепеет, то и хозяина может укусить. Это именно он ещё в девятьсот пятом году призвал сделать в нашей партии еврейский погром. И его даже не выгнали и не повесили на дереве, а наоборот, сделали сначала членом ЦК, а потом редактором газеты «Правда», а теперь наркомом национальностей. В Москве бывает редко, всё в разъездах. Мелкая личность. Так что как противника его можно вообще не учитывать.
У него русская фамилия, отметил Шифф. Или партийный псевдоним?
Настоящая фамилия у него грузинская Джугашвили, ответил Свердлов. Только странный грузин. Говорят, в юности стихотворения на родном языке сочинял, и их даже в школьных учебниках в Грузии печатали. Но плохо верится. Потому что сейчас на грузинском он писать почти не умеет. Как такое может?
Джугашвили швили Указывает на еврейское происхождение фамилии, заметил Шифф. Тогда почему он не с нами?
Не тот случай, пояснил Свердлов. Еврейского в нём ничего абсолютно, да и грузинского почти не осталось. Он про свою родину говорит так: «Небольшая территория России, называющая себя Грузией только по привычке». Себя именует «русским человеком грузинского происхождения». Уже только поэтому большой подлец и негодяй! припечатал Свердлов. Ленин правильно его назвал паршивым великорусским шовинистом и держимордой!
Держи морду хорошо сказано! Что это означает? поинтересовался Шифф.
Всё равно что жандарм. По русскому национализму жандарм.
Ага! понял Шифф.
Голощёкин коротко хохотнул.
Постой, Яков, весело спросил он. Это с Джугашвили ты отбывал ссылку?
С ним, неохотно ответил Свердлов.
А, правда, что он всегда внимательный и добрый к любому своему товарищу по партии?
А я знаю? ответил Свердлов. Я не всё за него знаю
Но ведь ты с ним жил в одной комнате! Он готовил на вас двоих еду. И у вас была одна тарелка на двоих, продолжал допытываться Голощёкин.
Ну Бывало, буркнул Свердлов.
И кормил он тебя с тарелки, которую вместо мытья вылизывала его собака? захохотал Голощёкин.
Пошёл, Шая, к черту! взорвался Свердлов. И ты эти дурацкие басни повторяешь?
Басни? ехидно переспросил Голощёкин. Ну, тогда не сердись. Я только пошутил.
На самом деле слухи об этом эпизоде в жизни двух ссыльных большевиков ходили серьёзные. Свердлов и Сталин, действительно, жили в одном доме. И в первые же дни Свердлов поразил русского грузина своей нечистоплотностью. Он никогда не менял портянки, спал чаще всего одетым, нередко в сапогах, когда ему было особенно лень их стаскивать.