Бойко Владимир Николаевич - Возглас стр 9.

          Запропали где-то вихри 
позади иль впереди
          Хруст шагов  чужих, своих ли 
душу только бередит.
          Гвоздь ко всякому моменту
звонко ходики куют
и за чистую монету
гвозди эти выдают.
          Настоящего событья
кто б удачней прикупил:
в каждом «есть» могу открыть я,
что ж я буду, что ж я был!..
          Разве не мгновенна вечность 
я же в вечности бреду!
          Может, в этом я беспечность
наконец-то обрету?
          Вот уж чувствую вольготу 
бить перестаёт в виски
жизнью втянутый в работу
маятник моей тоски,
и теряю счёт неделям 
поглотил меня вполне
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

          От тишайшей этой стужи
и от каменных палат
я решил бежать, и тут же,
взяв билет, я стал крылат
в предвкушении сперва лишь,
как меня, оторопев,
встретит славный мой товарищ,
деревенский терапевт!
          То-то б нам покуролесить,
но пурга на мой визит 
с курса сбит АН-2 (не 10)
в непредвиденный транзит.
          В заметённой деревеньке
мой гостиничный редут,
где теряются не деньги 
в счёт деньки мои идут 
и дотошный где будильник
этот вьюжный свет честит.
          Закадычный собутыльник
здесь меня не навестит.
Отнесён, считай, к потерям
в снежной этой пелене
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

          На крутую эту вьюгу
тишь внезапная легла,
наконец-то, в гости к другу
мне пробиться помогла.
          Медицинским чистым спиртом
разбавлялся разговор,
и под звёздный свод испытан
нужный путь на снежный двор.
          В лад не спящей ли царевне
белый обморок зимы 
всей поди слышны деревне
торопливые пимы.
          Запоздало попущенье 
израсходованы дни,
и на всё про всё общенье
сутки выдались одни.
          Рано утром эскулапа
обнимаю я с тоской.
          С трёхступенчатого трапа
помахав ему рукой,
улечу к своим пределам,
где предстанет внове мне
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

         О, душа!
         Ты  горожанка!
         Воздух здесь хоть и свинцов,
окнецо здесь и лежанка
для тебя, в конце концов.
         Здесь житейские заботы
словно псы на поводке.
         Здесь и встречи ждут субботы
с кем-нибудь накоротке.
         В огненность моих ладоней
медленность её плечей,
а глаза в глаза  бездонней
кристаллических ночей.
         Может статься, сгустком боли
подберётся сердце в мозг
от безвыходной любови
и невыплаканных слёз:
только-только глянуть стоит
на пустой экран окна,
как желание простое 
плакать  вымерзнет до дна.
         Да отнюдь же не смертелен,
а спасителен вдвойне
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

          Возвращенье из глубинки,
честно говоря, глуши,
как из валенок в ботинки
переход моей души.
          Вьюги подвели итоги,
и сугробы аж в этаж.
Приедается убогий
в окна въевшийся пейзаж.
          Иль считать за подмалёвок,
или ж, раз на то пошло,
что для нежных лессировок
загрунтовано стекло?
          Но шутя разоблачится
выспренних метафор муть 
надо в ночь лишь отлучиться
и холодного хлебнуть,
где проглядывает льдинкой
в синем воздухе луна.
          Этот мой коктейль с чудинкой
надо выцедить до дна,
чтобы в ясности мороза
кроме звёзд не стало грёз.
          Кончилась метаморфоза.
          Никаких метаморфоз.
          Сам я праздным подмастерьем
отвернул лицом к стене
город белый, белый терем
с белым обликом в окне.

          Спешу и медлю, трачу и коплю,
и пить вино в один захлёб люблю,
и длю глоток, не помня как был начат.
         Когда иначе  лучше потерплю.
         Что ж, половодью тоже свой черёд.
         Любовь накатит, да не вдруг спадёт.
         Жизнь поспешит  натянет смерть поводья,
едва помедлит  время подхлестнёт.
         Так не спеша покинуть этот свет,
уже прощаюсь, длю ещё привет.
         Необратимо повторимы числа.
          Спешить нет смысла, медлить смысла нет.