Мужики, кузнец к вам приезжал? спросил у косарей Григорий.
Трое крайних перестали косить и повернули головы к хозяину.
Приезжал, наточил. Благодарствуем, барин, отвечал за всех высокий, мосластый мужик в длинной линялой рубахе и колпаке из войлока. По лицу мужика обильно струился пот.
Когда управитесь?
Дня через два, не раньше.
Ну, добро. Хорошо хоть вёдро стоит. Трава сухая. А то зарядят дожди, так все сгниет.
Нет, погодка нынче славная. Нам, барин, надоть еще на своих наделах косить. Молимся, чтобы краснопогодье еще с недельку-то постояло.
Ну, дай бог. Постоит, братцы. Всем хорошо заплачу, еще и водки поставлю.
Водки-то само собой, но только опосля работы, хмуро возразил крепкий и молодой крестьянин в синей рубахе, со светлым и прямым взглядом. Ты нам, барин, водки раньше времени не покупай. Дай, дело сделать. А то наш брат такой налижется от дармовщинки, и весь покос проворонит. А потом плакать вместе со скотиной зимой будет.
Что вы, мужики, я же потом. После покоса.
Иван Ильич знает ужо нашего брата, о водке даже не сулится, не смущаясь, продолжил молодой мужик. Не соблазняй и ты нас, твое блахородие.
Григорию стало досадно, от того, что наглый молодой мужик вздумал его поучать и сравнивать с отцом. Ему хотелось сказать какую-нибудь дерзость в ответ, но совесть не позволила доводы крестьянина показались ему весьма разумными. Да и отец бы при случае отругал его за подобное доброхотство. Оконфуженный он отошел от косарей и пошел к стогам, стоящим у противоположного конца поля. Обошел стог со стороны леса и упал в него головой. Вокруг никого не было, все бабы ворошили сено на другом конце поля. В небе носились ласточки и стрижи. Пролетело и два беркута. Солнце уже клонилось к закату, и не казалось таким ярким. Надо бы распрячь жеребца, вспомнил Зотов. Но вставать совсем не хотелось. Он перевернулся на живот и посмотрел на косарей.
«Поучать меня вздумал, раздраженно подумал он о молодом крестьянине. Отец поучает, жена рот открывает, где ее не просят. Еще эта, пигалица черноглазая, смотрит с вызовом. Никто меня не боится. Совсем все страх потеряли. А этим, сермяжным, тоже волю дали. Сорок лет прошло с отмены, и сразу все осмелели. Смотрят борзо, того и гляди, от злости в темном лесу прирежут. Говорят, что в городах это племя совсем всякий стыд потеряло. Против царя-батюшки псы безродные стали головы поднимать. Отец говорил, что листовки по улицам разбрасывают, бомбы взрывают. И этот смотрит нахально водка хозяйская, видите ли, ему плоха. Такие, как он, и мутят воду, да к революциям взывают. Стеньки Разины, твою мать! В города лезут, к народовольцам всяким».
Григорий откинулся на спину и закрыл глаза. Дрема мгновенно окутала голову, унося вразлет обидные и беспокойные мысли. Ему вновь приснилась голая Женька с распахнутыми в стороны руками. Во сне он тянулся к ней всем своим существом, пытаясь обнять ее смуглые плечи, а она она снова хохотала, отмахиваясь от него руками.
Рядом упало что-то мягкое и увесистое, Григорий вздрогнул и проснулся. Желтый сатиновый сарафан обтянул полное бедро. Запахло женским потом, печеным луком, медом и молоком. Рядом с ним, привалившись долгим и пышным телом, лежала Ольга, смазливая, фигуристая и полногрудая баба из ближайшего села. Григорий довольно часто спал с ней, когда бывал на этих полях. Она всегда была охоча до его ласк и чрезвычайно темпераментна, как любовница. Но отчего-то именно сейчас в нем не возникло прежней радости и знакомого желания при виде ее соблазнительного тела под сатиновым сарафаном.
Здравствуй Гришенька, миленок мой ненаглядный, прошептала она, склонившись к его виску. Что так долго не было тебя, родимый? Истосковалась я по тебе. Сил нет, как соскучилась. Все-то выглядывала я твою повозку. Все глазоньки просмотрела. Степан чуть косой меня не порезал, стояла словно столб, на дорогу глядючи.
Так уж и ждала? недоверчиво, но с улыбкой, спросил ее Григорий.
Ждала, любый мой. Уж и бабы-то надо мной смеются. Знают, как я сохну-то по тебе. Говорят, что дура.
Почему дура? продолжал улыбаться Григорий.
Потому и дура, что люблю не ровню, а барина, женщина опустилась ниже и неловко чмокнула Григория в руку.
Ну, чего ты, глупая? оконфузился Григорий, но руки не отнял.
Глупая, Гришенька, знаю. Вокруг тебя все больше барышни красивые ходют. А я из простых. Крестьянского роду, она отпрянула и села. Глаза с обидой смотрели вдаль.