таким вполне земным, портвейным перегаром.
Я не хочу, чтоб нос сломали кочергой,
но я не попрошу, наверное, у Бога
совсем не исполать, не нужно ничего,
мне б только ощутить забытую свободу.
* * *
Да здравствует непогода! Она прояснила всё,
и вместе с листвы потоком куда-то меня несёт.
Кленовой так много крови, мы что-то не то творим.
И слёзы, что я не пролил, текут по щекам твоим.
А в мире бескрайном этом, где воду сдувает с крыш,
так мало тепла и света
одни ожиданья лишь.
* * *
Ещё не время желтизне, и зелень сочная в укосе,
но только чудится, что мне на пятки наступает осень,
в прах превращая жизни часть, и август вот уже, на грани,
и не отсрочить этот час, когда распутица нагрянет.
Я словно бабочка порхал, лимиты дней перебирая
Ну что ж, наверное, пора всё начинать с другого края.
Чтоб в стороне иной опять в других увязнуть расстояньях,
и что случится, принимать
как неизбежность расставанья.
* * *
Мне только бы примоститься, я сон тот не отпугну,
где ночи большая птица проглатывает луну,
где всё ещё очень зыбко, где время наоборот,
где осени горькой скрипка о чем-то своём поёт.
Назло этой хищной ночи мотив тот душе открыт
на самой высокой ноте пронзительной, словно крик.
Он вовсе и не в секрете, не свёрнут ещё ужом
Наверное, это ветер, как эхо в доме чужом.
Но больше сомнений нету, что грусть не приходит зря,
когда разнеслась по свету
неласковость октября.
* * *
В дни, когда дождит и тошно
и когда томит усталость,
и когда о бабьем лете
и не надо бы мечтать,
как бы вновь поверить в то, что
чудо всё-таки случалось,
и теперь из мглы столетий
достучится к нам опять?
Всё меняется в природе.
Всё на свете обратимо.
Зацветают снова вишни,
а потом блажит пурга,
что-то навсегда уходит,
что-то вечной пантомимой
застывает неподвижно,
как на полюсе снега.
К заморочкам всяким этим
мы давно уже привыкли,
нам теперь ужасно часто
их даруют небеса.
Но назло всему на свете
этот выдох, этот выкрик
и наполненные счастьем
васильковые глаза.
Это в памяти занозой,
но в груди моей согрето,
это вовсе не напрасно,
и никто не опроверг
то, что всем назло прогнозам
надо верить в бабье лето,
и что будет снова ясно
после дождичка в четверг.
* * *
В клёново-берёзовой каше
из листьев я вязну опять,
и ветер в чахоточном кашле
мне силится что-то сказать.
Но я его слов не расслышу
в них просто осенняя гнусь,
и я потоскую не слишком,
и я никуда не вернусь.
Зачем? Пусть швыряет болезни,
судьба мне вдогонку, в докид,
ещё моя молодость лезет,
как после дождя, сорняки.
Бездушные, словно чинуши,
вороны дивятся тому,
что я совершенно не нужен,
не нужен уже никому.
Но я не поддамся хворобе,
хотя и неправдой раним.
Я много чего проворонил,
но что-то ещё сохранил.
Зачем мне чужие заботы
спасать от воды и огня?
Но это незримое что-то
поднимет из лёжки меня.
И втянет в поток центробежный,
где слякоть и ветер ночной,
где осень, увы, неизбежна,
как мир, не придуманный мной
И больно вновь от боли той
* * *
Это был сплошной дурдом: я проглатывал обман,
как глотает снег с дождём ненасытный океан.
Что-то брезжило на дне рюмки: рак или цирроз,
но хотелось верить мне то, что это невсерьёз.
И молил я об одном: сколько я ни проживу,
чтобы это было сном,
позабытым наяву.
* * *
Ты снова стала холодна
и смотришь зябкими глазами,
и говоришь мне, что стена
непониманья между нами.
Быть может, ты и не права,
но я с тобой совсем не спорю:
твои холодные слова
как волны Баренцева моря.
В них нет намёка на весну,
и мнё все чудится, что снова
я в них топориком тону
и нет жилета надувного
* * *
Ни на что не сетуя, ни каясь,
позабыв дела и суету,
ты идешь, о камни спотыкаясь,
ты идешь и плачешь в темноту.
Свет луны холодный отблеск стали,