Шумят Недовольные, проворчал он, усаживаясь за стол.
Что, потрепали тебя, дед, по холке? пошутил штангист Попович. На правах бригадира третьекурсник сошёлся с кочегаром ближе других.
Не родился тот, кому меня удалось по жизни вытрепать, Шаша, отшутился старик, откусывая от паровой котлеты и при этом так мощно напрягая шею, словно еда была ему не по зубам. Жаль токо, что обед застыл. Лапша осесть не успела, а меня уже к начальству на вытяжку. Справедливо это? жуя, Матвей смотрел теперь на Шумкина, сидящего за противоположным столом.
Добров, заметив, как сморщился товарищ, засмеялся:
Ну, про такое Миха лучше всех понимает. Он, не доев, ни за что не пошёл бы на отчёт даже перед самим Брежневым. Да, Мишаня? Стас легонько щёлкнул по тарелке Шумкина.
Да пошёл ты, снова ответил десятиборец, ревниво убирая тарелку подальше. Отвечать что-то приличное, на голодный желудок и с ногтями, под которыми прочно засела грязь, Шумкин не мог. Час назад он согласился со словами Стаса Доброва о том, что колхоз это унизительное рабство. Труд молодёжи, как класса, неспособного ответить протестом на подобное насилие, использовался руководством страны беспощадно и беспринципно.
Ну на хрена, на хрена сажать столько всего, что самим не собрать? то и дело повторял Шумкин вопрос, уже заданный когда-то куратором их элитной группы Бережным. Или нет в стране тунеядцев, которых необходимо заставлять работать? Или заключённых? В паре с другом и тоже десятиборцем Галицким они носили мешки от грядок до центральной аллеи. Второй парой на погрузке были в это утро Стальнов и Кирьянов. Юра слушал стоны Шумкина молча и не без удивления. Безусловно, были в стране заключённые. Но как можно оставить их в чистом поле? Разбегутся, никакого караула не хватит. А тунеядцев сюда загонять и вовсе глупо: работать не будут, факт, а кормить-то их нужно. Этого, похоже, Шумкин не понимал. Сделав паузу, чтобы дать отдых рукам, он продолжил, пыхтя и чертыхаясь:
И вообще, зачем уничтожили частного предпринимателя? Смотришь фильмы про ту жизнь, Миша мотнул головой далеко в сторону, и Юра сразу понял, о какой эпохе идёт речь, и душа радуется: тут магазинчик молочной продукции, тут мясной и колбасной. Лавки со сладостями. Лабазы мучные, зерновые. Склады кожевенные, текстильные, дровяные. Приходи, покупай Так, ставь эту тяжесть! приказал Шумкин, опуская очередной мешок на землю. Растирая спину, он уставился на бескрайнее, до самого горизонта, поле и принялся рассказывать, словно видит то, о чём говорит: Какие были ярмарки, какие базары! На любой вкус, любой кошелек. Кому всё это помешало? Ведь народ страну кормил. Империя была! Царь! А теперь что? Страна без царя во главе и полный раскарандаш, как любит говорить известная всем персона. Шумкин сморщился: ладить с дежурной общежития Анной Леонидовной, слова которой он сейчас вспомнил, получалось у него не всегда.
Стальнов и Кирьянов, подтащив мешок к телеге, с опаской поглядели по сторонам: будь рядом комсорг Костин, он такие разговоры о ситуации в стране пресёк бы на корню. А они молча слушали и думали: от усталости так Шумкин говорит или же в принципе не согласен с происходящим? Миша, уверенный, что его понимают как нужно, продолжал:
Дожились и достроились до того, что крысы в любом магазине с голоду дохнут. Достался тебе рогалик за пять копеек уже счастье. А я, может, за пирогом с гусиной печёнкой пришёл. А его нет. Уже семьдесят лет как нет в производстве! Как революцию свершили, так пироги с гусиной печёнкой закончились. Гуси перевелись? Нет. Просто не хотят морочиться с ассортиментом. Главное чтобы «кирпич» за двадцать четыре копейки лежал. Этого добивались? Чтобы народ радовался малому и не думал о большем?
Вопрос был столь неожиданным, что даже Галицкий, спокойно переносивший ворчание, крякнул:
Развезло тебя, однако, Миха. Рассуждаешь как купчишка.
И зачем тебе этот пирог с печёнкой понадобился? Не хлебом единым жив человек, хмуро пошутил Стальнов, пробуя упредить дальнейшие рассуждения подобного рода. «Провокация ведь. Чистой воды троцкизм, подумал Володя. В учебниках по истории партии чётко было прописано, что линия коммунистов единственно правильная и не терпящая никаких либералов или демократов, разночинцев или народников. Сам погорит и нас под монастырь подведёт. Философ» рассердился спринтер и кивнул Кирьянову на мешок, предлагая не слушать несознательную пока молодёжь. Хоть и далеко было их поколение от времен ссылок и репрессий, вряд ли кто из них рискнул бы вот так прилюдно выражать мнение, отличное от общепринятого. А потому молчал в тряпочку, даже если и согласен был с такими вот заявлениями. И всё же Кирьянов не удержался и заметил: