Прервав мою задумчивость, дверь открывается. Я инстинктивно набрасываю ткань на колени и пытаюсь её разгладить. В отсек входит женщина лет сорока. Ухоженная, при макияже, она странно смотрится в спортивном костюме и клеёнчатом фартуке.
А та не очнулась? спрашивает она. Слова вроде бы галицийские, но произносит она их странно польский акцент. Или, скорее, она просто заговорила на польском. На коротких фразах иногда не видно разницы.
До переезда в Галицию мы дома разговаривали только на польском. Польский дома, немецкий в садике и общественных местах, таково было правило, введённое матерью. Наверное, она и город при переезде выбирала такой, чтобы нам легко было перейти на местный язык.
Женщина наклоняется над Люцией. В какой-то момент мне кажется, что та резко схватит её за горло это было бы вполне в духе Шерифович но она действительно ещё не пришла в себя.
Вы нас накачали наркотиками?
Всего лишь снотворным. После удара по голове хорошо выспаться только полезно, так что можете нас благодарить, по видимости, её забавляют собственные слова, потому что она хищно улыбается. Что ты дрожишь? Тебе холодно?
Мне нужен кофе.
Тебе нельзя кофе.
Тогда кола.
Тебе нельзя кофеина. Тебя ударили по голове. Вот так бам! Понимаешь? У тебя сотрясение мозга. Не получишь кофе, пока не поправишься. Голова-то болит? В туалет или кушать хочется? В штаны не навалила?
Хочется.
В туалет или кушать?
Всё хочется.
Ну, что тогда смотришь, вылезай. Вон та дверь в сортир.
Вы что, не понимаете? Я не могу вылезти без кофе! Я же «волчица»!
Так! Это интересно. Объясняй.
Во сне у меня падает давление. Когда я просыпаюсь, оно поднимается назад не меньше часа. Без кофе я сейчас не могу ходить.
Женщина морщит нос.
Упырьи выродки всё не как у людей.
Она подходит к моему ящику, хватает под мышки и грубо выдёргивает на пол. Я цепляюсь за край её фартука, чтобы не упасть. Поддерживая меня, полячка заводит меня в крошечную уборную. Не закрывая дверь вдвоём мы здесь не помещаемся задирает мне подол и сноровисто снимает подгузник. Кидает его в бачок для мусора и усаживает меня на унитаз.
Закройте, пожалуйста, дверь, сцепив зубы, прошу я. Я почти уверена в унизительном отказе, но женщина закрывает дверь, оставляя меня наедине с моими физиологическими процессами.
Когда я, ковыляя, выбираюсь из туалета, то вижу, что женщина ушла. А я, признаться, только собралась развить диалог, уточнив, где мы и кто они, а также тучу других интересных подробностей моего нынешнего положения. Давление, кажется, уже подходит к норме, но я всё равно слаба от голода и головной боли. Метровое расстояние до ящика кажется мне километровым. А ведь туда надо ещё как-то забраться Я вздыхаю и усаживаюсь просто на пол, опершись на стенку своей «кровати» спиной.
Появившись снова через четверть часа, полячка ставит прямо на пол, в полутора метрах от меня поднос с едой: булочкой и половинками сваренного вкрутую яйца. В деревянной кружке, кажется, простая вода. В деревянной же мисочке сметана.
Наверное, моя тюремщица меня боится. Действительно, я не против приложить её головой о ящик комода, но отлично понимаю, что в нынешнем состоянии, да в наручниках далеко не уйду, а в соседних отсеках вполне может сидеть охрана. Когда женщина уходит, я на коленях подползаю к подносу и, стараясь жевать как можно тщательней, съедаю свой завтрак. Жаль, что эта баба не догадалась или не захотела принести и салфеток. Мне приходится вытирать пальцы и рот подолом рубахи. В том, как при этом оголяются бёдра и живот, есть что-то унизительное. Кто-то за это ещё заплатит, обещаю я себе. За то, что меня кормят как животное, и за удар по голове, и за рубахи эти, и за наручники, и за снотворное и подгузники. Не то, чтобы я так уж мстительна, но тяжёлая боль в голове настраивает на мизантропический лад.
И, кстати, о мести. Горло Люции сейчас ничем не защищено. Достаточно сломать ей гортань перемычкой наручников, добавив к ней тяжесть тела. Я встаю и, расставив запястья максимально широко, чтобы натянуть цепочку между стальными браслетами, наклоняюсь над Шерифович. Увы! В тот же момент дверь распахивается, и вбежавший, даже вскочивший амбал с силой отшвыривает меня к задней стене.
Да будет ли наконец предел этим унижениям? Раз охранник отреагировал так быстро, значит, он наблюдал за мной скорее всего, через камеру слежения и значит, в полной мере насладился моим вынужденным стриптизом. Знала бы, вытирала лицо согнувшись в три погибели. Или так и ходила бы с масляной рожей.