Евстигнеев Владимир Рубенович - Лемма о невозможности стр 2.

Песочные часы цветов в кувшине,
До свиста тесной, удлиненной вазе,
Засада сарацинская в теснине,
Где время тщетно в рог трубит безглазый.

И вечером Господнюю сметану
Пролил пастух, играя на сопелке,
И где-то стрелочник, уснувший слишком рано,
Встает во сне, чтоб передвинуть стрелку.

Уже пора любить и возвращаться
Под кров единственный, ничем не защищенный,
Из Назарета, Шклова или Шацка
Сметанною тропою потаенной.

Уже пора любить кого захочешь
И, пальцами изображая розу,
Влагать в мои восторженные очи
Любви к другим бесценные курьезы.

Такая связь, как между читателями японской лирики 
Один скажет: все яблони расцвели, а другой:
                и я не рожден для счастья, 
Или между какой-то страной, по которой калики брели,
И зовущим и тонущим небом в ненастьи.

Такая связь, что все последующие только прием,
Копии для присутственных мест, клеймом оскорбленные мастера.
Такая, когда невозможно помыслить: вдвоем,
А только рассвет донимает анализом кластерным.

Что кажется сладостней смерти уснуть у тебя на груди,
И некуда деть два кило красногрудой китайки,
И смутно и сладостно чувствовать: нет ничего впереди,
А только дуэты синиц, да еще воробьиные стайки.

Вдоль нильских берегов бегущий неустанно
От водопадов глаз до устья в камышах,
О нежный друг того, кто приручил желанья
Пустынные мои, чей солнцем торс пропах.

Вдоль низких берегов бегущий осторожно,
Потупившись, гордясь, чуть замедляя бег,
Пришедший рассказать о том, что невозможно
Помыслить на пути иных прекрасных рек.

Вдоль каменистых круч бегущий безутешно,
Вдоль грешных снов моих, сам поневоле грешный.
Бессонный, что зарю встречающий судьбу,
С восьмиконечною чужой звездой во лбу.

Ни заботы, ни тоски.
Видно, больше не близки.
Только утром пустота,
Только в полдень суета.

Только ночью вдруг:  Не спишь?.. 
Ах да, это ветер с крыш,
Или над волнами Дух,
Или губы мои вслух.

Алебастровый сосуд
С осторожностью несут:
Он дитя, семья, очаг,
Трепет бабочки в очах,

Трепет бабочки в груди,
Слепота ( Не обойди!),
Миро для желанных ног.
Бредит сердце. Близок Бог.

Фиолетовый март,
Не пьющий из целой посуды, 
Nie wypada się martwić! 
На что мне твои пересуды,

На рассвете белеет,
Оставлена с вечера в раковине
О твоей по золе,
Март, рассыпаны враки вине.

К твоему ли подножью,
Из земли побожественней тех,
Тянутся бездорожьем
Sireli! и бездетное: Ariaisteh!?

Март надтреснутой чашки,
Недочерченных кружев древес,
Тишины нараспашку,
Приходящей зачем-то с небес.

Золотые ободы
У веселых глаз,
Скул февральской худобы
Тени напоказ,
Квас пожатий пьющая 
Ласточкой рука,
В окнах стужа злющая;
Погоди пока.

Дворник зверь оранжевый,
Солнце на снегу, 
Зря не взбудораживай
Черную пургу,
К водосточным желобам
Не взметай ворон,
Чутких к ветра жалобам
С четырех сторон.

Крылья, плечи вздернуты,
Острый клюв карниз,
Со всех стен лезть, ёрничать,
Заглядеться вниз,
Гребнем, когтем сточенным
Жаться к февралю.
Чтоб химерой корчилось:
 Я?.. тебя?.. люблю?

Танцующий как солнце на краю, 
Нет, не бокала: жизни!  ты же знаешь, 
Таким бы ты мне встретился в раю
Ты с пудельком отчаянно играешь.

С веселым, ласковым, доверчивым, в слезах, 
Нет: это я в слезах,  над бездной зыбкой
Дурачишься, обманывая страх
Все понимающей своей полуулыбкой.

Скрывая удивление (Я здесь? )
И паводок очей держа в запруде,
До корешков волос впивая лесть 
И сухость просьб вдыхая полной грудью.

Бездомнее, чем души на земли,
Твоя игра, но голос твой смеется 
И что-то отзывается вдали,
А пуделек то носится, то жмется.