Коллектив авторов - На Суворовской площади стр 5.

Десант не знает, куда проложен
в полётных картах его маршрут.
Десант внезапен, как кара Божья,
непредсказуем, как Страшный суд.

Хоть за три моря, хоть за три горя,
хоть с ветром споря, а хоть с огнём,
взлетает вскоре, со смертью в ссоре,
десант, не надо грустить о нём.

Нам пол-Европы вцепилось в стропы,
мы знаем тропы в любой стране.
В центральной, южной, в нейтральной, дружной
мы будем драться спина к спине.

А если маршал в тебя не верит,
а если дома живым не ждут,
за всё ответит случайный берег,
куда причалит твой парашют.

Строчит пулемёт,
поднимается взвод,
но многие больше не встанут.
И к Родине сын никогда не придёт
из пламени Афганистана.

Здесь горы в снегах
и селенья в бегах,
горят кишлаки и дуканы.
И выпустит вряд ли неверных Аллах
из пламени Афганистана.

Придёт письмецо,
ты закроешь лицо,
но нет никакого обмана
Надень же на левую руку кольцо
из пламени Афганистана.

Но год или два,
и ты вспомнишь едва
любви не смертельные раны.
я сделаю всё, чтоб ты вышла жива
из пламени Афганистана.

Нас в горах не найдёт
почтовой самолёт,
и письмо от тебя
до меня не дойдёт.

Посветлеют снега,
встанут стены огня.
Будет бить ДШКа
из ущелья в меня.

Будет бить ДШКа,
будет жизнь коротка,
может быть, у меня,
может быть, у стрелка

Нас в горах не найдёт
даже радиосвязь.
С безымянных высот
лупят в нас, не таясь.

Поднимаемся в рост,
отвечаем огнём,
между огненных звёзд
по Вселенной идём.

И краснеют снега,
и дробится скала.
Смерть в горах дорога
жизнь такой не была.

Нас в горах не найдёт
запоздавший приказ,
и никто не придёт
и не выручит нас.

Погибает десант,
погибает навек.
Погодите, я сам,
это мой человек,

это мой ДШКа,
это мой разговор,
я дойду до стрелка,
он не спустится с гор

Нас засыплет метель,
нас завалит скала.
Смерть мягка, как постель,
жизнь такой не была.

Мы в объятьях сплелись,
мы навеки родня.
Пусть продолжится жизнь
без него и меня.

Плачет Нюрка, живая душа,
слёзы с кровью смешались на лапах.
Ах, как Нюрка была хороша
самый тоненький чуяла запах.

Плачет Нюрка, а птица летит,
боевая железная птица.
Плачет Нюрка, себе не простит.
Но ведь плачет. И всё ей простится.

Гладит Нюрку родная рука.
Ей лизнуть бы хозяйскую руку:
так знакома она, так легка,
обречённая Нюркой на муку.

Вертолётный врезается пол
в иссечённое Нюркино тело.
Сотню раз она чуяла тол,
а в сто первый чуть-чуть не успела.

По загривку прошёл холодок,
когда запахом сбоку пахнуло,
но на тонкий стальной проводок
по расщелине лапа скользнула.

И взметнулся огонь из камней,
и запахло железом калёным,
и хозяин, идущий за ней,
опустился на землю со стоном.

И ползла к нему Нюрка, ползла,
и лизала его, и лизала,
и хрипела на помощь звала,
и глазами всю боль рассказала.

Подбежали к сапёру друзья,
обмотали бинтами сапёра.
Он сказал: «Мне без Нюрки нельзя». 
«Нет,  сказали ему. Это горы»

Вертолёт прилетел поутру,
их вдвоём погрузили в машину.
«Ты не плачь, Нюрка, я не умру,
ты не плачь, я тебя не покину».

Но плачет Нюрка, живая душа

Ах, пуля, конечно же, дура,
но это ещё ничего
Пьёт штабс-капитан из главпура
с корнетом из Войск ПВО.

Кремлёвские звёзды в оконце
опять обратились в орлов,
восходит трёхцветное солнце
из красных, советских углов.

В музейном Успенском соборе
гремит литургия опять
И значит, за Чёрное море
нам скоро пора отплывать.

Сбежится с окраин Союза
орда голопузых господ,
стреляя в осевший от груза
ооновский наш теплоход.

А впрочем, куда торопиться,
товарищи штабс- и корнет?
Ещё мы успеем напиться
и в землю зарыть партбилет