Но злые языки, учитывая отсутствие поблизости кур и наличие множества голубиных выводков на чердаках, распространяли слух о голубиных добавках, что и стало его псевдонимом. Да и саму бабу Маню теперь часто называли Голубем Мира, хотя она без всякого грима могла сыграть роль бабы Яги в любом детском ужастике.
Кондратий поставил бутылку на стол и положил рядом небольшой кусок вареной колбасы.
Хлеб-то есть?
Есть! светясь своим «частоколом», бодро сообщил Колька, оказавшийся тут как тут. Определенную заинтересованность к происходящему проявил и Термометр, потянувшись и выгнув взъерошенную спину.
Мирон хоть и был знаком с Кондратием тот заходил пару раз к Володьке, но практически с ним не общался. Видок у него был, надо сказать, весьма отталкивающий. Кондратий в любую погоду ходил в коричневом демисезонном пальто и в темно-серой, давно потерявшей форму шляпе. Пузырящиеся на коленях брюки и полуразвалившиеся ботинки говорили о его бродячем образе жизни. Кроме одежды, видавшей виды подвалов и подворотен, еще более отталкивающее впечатление производили серые водянистые глаза на узком лице. Длинные полуседые волосы до плеч и большие заостренные уши тоже не обладали привлекательностью. Все это в совокупности с одеянием придавало облику Кондратия довольно экзотический вид.
При других обстоятельствах Мирон сразу отказался бы от такого общества, но помянуть товарища дело святое! Да и организм уже был настроен. Мирон взглянул на часы: без двадцати пять рановато. Конечно, лучше бы на часок попозже. Колька понял, и показывая старшему свою выдержку, он хлопнул гостя по плечу и порекомендовал:
Слышь, Кондратий, погулял бы ты минут двадцать, не дай Бог, начальство нагрянет, еще и ему наливать придется.
А хрен им в дышло, чтоб оттуда вышло! неожиданно для самого себя рубанул Мирон.
Колька чуть не зашелся от хохота.
Все! вновь рубанул Мирон. Перерыв на полдник!
Колька быстрыми отработанными движениями вымел на стол всю имеющуюся закуску и приборы: граненые стаканы и гнутые алюминиевые вилки, в незапамятные времена перекочевавшие в котельную из соседней шашлычной.
Мирон слегка его подколол:
Эх, Колек, а метал бы ты так уголек!
Колька опять хохотнул, выловил из трехлитровой банки соленый огурец и начал нарезать его не очень ровными дольками. В пять минут стол был накрыт.
В пять минут стол был накрыт.
Кондратий безошибочно налил каждому по сотке один в один. Потом взял кусочек хлеба, положил на него дольку соленого огурца и замер. Мирон и Колька тоже подняли свои стаканы, молча поглядывая на полупрозрачную жидкость. Каждый думал о своем и вспоминал Володьку. По сложившемуся в кочегарках этикету было положено: кто наливает тот и говорит.
Ждали. Пауза тянула на минуту молчания.
Тогда Мирон решил взять инициативу на себя.
Пусть земля ему будет пухом! сказал он и, вздохнув, опрокинул содержимое стакана.
Все там будем! в тон ему дополнил Колька и сделал то же самое.
Там нас ждут глубокомысленно произнес Кондратий.
Колька, прожевав закинутый в рот вслед за ядреным «голубем мира» огурец, удивленно произнес:
Не по-о-нял, это кто же нас тама ждет?
Наши, Кондратий внимательно посмотрел на Мирона. Тот молчал, осмысливая сказанное гостем.
Тогда Кондратий продолжил:
Ну, те, кто туда раньше нас пришли.
Ведь если они отсюда ушли, значит, туда пришли. Верно я говорю, Колян?
Колька, как и Мирон, был воспитан в духе советской материалистической идеологии и в загробные дела не верил.
Не знаю, промямлил он, хотя тема его все же заинтересовала. А где тогда сейчас наш Володька?
Аккурат у ворот чистилища. Он хоть и сам себя убил, но ведь не нарочно же, просто ошибочка вышла. Пройдет чистилище и прямиком в рай.
Погоди-ка, погоди, вмешался в разговор молча слушавший всю эту трепотню Мирон. Не нарочно? А не ты ли его научил стеклоочиститель пить?
Ну я, Кондратий чуть заерзал по скамье, будто что-то ему мешало. Так я ж его пью, и ничего. Я Володьке четко объяснил: на пузырь одна таблетка аспирина и две норсульфазола, взболтать и подождать; когда диффузионные процессы закончатся, и только тогда принимать.
Какие-какие процессы? переспросил Колька.