Александр Петрушкин - Тетради 2018 года

И после быстрого начала
замедлится небес проём,
неся в себе невнятный сгусток,
овал, который невесом.

Как нежен белый клубень неба,
где золотая нить ворон
лежит на вертикальном снеге,
в игле которого живём.

Сгибая в лошадь нить накала,
как близорук и точен ток,
галдящий между двух предсердий,
разматывая в речь моток.

И более не страшно, если
замедленный лучом сеанс
сгущается в кинопроектор,
хранящий снег, что прячет нас.

Связь несравнимых величин 
так резкость наводил охотник,
а выдох, взятый в клюв, горчил
землёй и парой тонких зёрен.

Звезда смотрела на меня,
и плакала, как диафрагма
у горизонта, что в ружье,
как фотография, был спрятан.

И если плотны страх и взгляд,
то мост, что выстроен меж ними,
зияет, как эдемский сад,
сквозняк над адом и огнивом.

Передержанный запах отчизны, возни,
что внутри, меж домами, идёт 
ты, как бабочку, крылья и голос неси,
если мгла их конверт надорвёт.

Зазвенит из нутра темноты гироскоп,
замигает совиное дно,
и нора кувыркнётся в себе, изнутри
завершив часовой поворот.

Всё, что видно  вращение в стае юлы,
размыкающей, сшитый мешок 
и одна лишь сова, как отрывок, лежит
а внутри её  неба тепло.

Стирая глаз о времени наждак,
всмотреться в яму, чтоб расслышать  так
всё, чем ты был здесь, это нервный тик,
который умолкает. Вот затих 

и расступаются, как звери, небеса,
которые ты скудно написал,
свидетель неумелый, рудокоп,
шептун, контрабандист, слепой пилот.

Всё снег и снег, который перейти
не хватит жизни  только расплести
два лёгких на дыхание и свет,
который в яме, в той, которой нет,

которая летит перед тобой,
как белый шум или случайный сбой
и собирает речь и крошки, что скрипят,
как сны внутри у голода щенят.

а скрыться не получится  хотя
хотелось бы, и это славабогу 
прошение взглянуть, но не сейчас,
а позже, впрочем позабыть тревогу

здесь тоже невозможно: ты и я 
отсутствие возможности для речи.
так в мертвеца играет колея,
промёрзшая до косточек. размечен

тянущимся молчаньем разговор:
ты оставляешь место для метели
и я горю во всех своих стыдах,
как столб фонарный,
что желает в свет поверить.

Замаскирован и неряшлив 
впечатан выдох в снегопад,
как вынутый из медной пряжи
овечьей, агнец, что назад

был возвращён, своим вращеньем
сгущаясь в угол над тобой,
из света, то есть из паденья,
из ткани, рвущейся, как сбой

в программе, заданной  над миром
летящей  галкой-головнёй,
где лишь голавль плывёт в глубинах
обёрнутых чужой землёй.

Что снег юродив, а в другой руке
[невидимой]  две рыбы, как в реке,
ведут неспешный диалог, пока
их речью обрастает мгла, т.к.

путь санный для того проявлен был,
чтобы скрипел скрывающийся им,
чтобы неспешно, тщательно, дотла
сжигала речь всё то, что привела

в пустоты эти на другой руке,
которая в метели, вдалеке,
и рыбы между темнотой снуют,
и воды меж собой слюнявят, шьют
тулупы, проезжающим сквозь их
даггеротипов и поленниц скрип.

Стой, смотри  всё успеешь потом записать,
а поспеешь  запишут тебя на любой стороне

у  завитого вдоль отсутствий твоих здесь  плюща,
из которого видно лицо, как ожоги на белом огне.

Так проступит зима, сквозь родимые пятна золы
распинаемый дрозд улетит  понимаешь?  на юг

и сомкнётся, как будто расступится в нём, над тобою земля
что похожа на света кусок, размыкающий круг.

Будешь долго стоять над собой, как прозрачный гудок
и отрезок, лишённый всех точек опоры от а и до б 

или  время, которое снилось тебе, это дробь,
отблеск чисел и тень рыбака у воды на холодной губе?

Вот уходит рыбак, обретая весь берег, а ты
остаёшься стоять, как его отраженье в реке 

или звёзды просты  от того, что они высоки,
или выжгли тебя, чтобы ты отражался, как небо, везде.