Состав группы был для Сюльви привычен: там были те, кто мог позволить себе омоложение, то есть пассажиры с громкой фамилией и, как минимум, золотыми билетами. «Середнячкам» место на корабле покупали вскладчину, большая семья могла поднатужиться и подарить будущее своему молодому-перспективному. А «лотерейных» старше тридцати пяти лет, разумеется, не было: колонизаторские билеты разыгрывали только между здоровыми людьми.
И хотя Сюльви хорошо представляла, каким видели мир окружающие её терапевтические партнёры, она всякий раз надеялась, что хоть кто-нибудь напомнит: вообще-то люди продолжали водить свои машины. Устаревшие модели отправились не только на переплавку многие из них катались по дорогам Земли. Катались даже тогда, когда корабли Второй волны колонизации стартовали с околоземной орбиты. Но как будто никто и не подозревал о людях, которые по-прежнему «сами водили свою машину».
Эти люди были не настолько здоровы, чтобы получить место на колонизаторских ковчегах. Не настолько красивы, чтобы жить в туристических зонах. Не настолько образованны, чтобы им позволили обслуживать тех, кто побогаче. Их вообще не впускали под защитные купола. А на заводах и в сервисе уже давно работали машины, которыми никто не управлял
Сама Сюльви помнила всё это очень хорошо, но не стремилась напоминать другим. Какой смысл смущать и портить настроение? Кто хотел, тот знал. Кто мог, тот помогал. И этого было достаточно.
Тем более об этих «несуществующих» людях вспоминали по другому поводу. И вспоминали регулярно.
«Несправедливо, что одни могут улететь к новой жизни на далёких планетах, а другие остаются на старой Земле», говорили между собой будущие колонисты Второй волны, и особенно те, кто помоложе и полевее. Они часто спорили о несправедливости происходящего. Спорили на форумах и в чатах, соединяющих тренировочные лагеря разных стран, а потом и корабли. Спорили между собой, вживую: собирались в кружки и бесконечно перебирали аргументы, перескакивая с языка на язык. Им, родившимся с билетом в кармане, всё было понятно. «Лотерея профанация справедливости, а накопленные богатства, которые тратятся на бриллиантовые статусы, были когда-то выкачены из регионов, которым не дали развиться, поэтому происходящее сейчас не более, чем очередное ограбление разве что наиболее циничное».
Сюльви, как и другим пассажирам такого же возраста и статуса, полагалось добровольно остаться на умирающей планете. Они были обязаны уступить своё место, свою капсулу и свой паёк кому-нибудь из бедных, но молодых и перспективных землян. «Потому что это человеческое решение, гуманное, попросту естественное», говорили знатоки правильных поступков. «Вот пусть сами и уступают своё!» с ухмылкой отвечали «неперспективные».
«Когда аргументы никогда не соприкоснутся с реальностью, а дискуссии не упрутся в реальный выбор, спорить необременительно», думала Сюльви, слушая это. Но в спорах не участвовала.
Когда отбирали колонистов для Первой волны, доводы были не только словесные. И тогда была не «лотерея», а именно «отбор», для участия в котором следовало записаться в «претенденты», проходить осмотры и сдавать экзамены. Желающих было на порядки больше, чем мест в одноразовых и опасных ковчегах-тоннельниках. И поскольку колонисты-первопроходцы летели бесплатно, критерии были строже. Поэтому информацию собирали и анализировали не люди. Не люди решали, кому лететь, а кому оставаться. Но разве от этого становилось легче тем, кто не проходил? Хватало отказников, которые реагировали на «непригоден» самоубийством и нередко уносили с собой жизни тех, кто оказывался рядом.
Но в мире, где зародыши вынашивались в искусственных матках, люди проводили жизнь под непрерывной заботой систем наблюдения и признавались упокоившимися согласно показателям приборов, было несколько поздновато отказывать искусственному интеллекту в праве решать человеческую судьбу. Во всяком случае, так считали те, кто оставался осознанно или кто уже купил билет на корабль Второй волны. Те, у кого такого выбора не было, их мнение роли не играло.
Ещё раньше во времена, когда колонизация была лишь проектом и ещё не стала перспективой дилемма была другой, но тоже как бы простой. Сюльви помнила, что спорили тогда не менее яростно и не менее бесплодно. Потому что любой мог променять своё благополучие, здоровье и безопасность на жизнь большинства вне куполов, с маской на лице, а нередко вообще безо всякой защиты. Но очень немногие совершали такой выбор на самом деле. И они-то как раз не спорили.