Отпусти, шепчет она.
Да, шепчет он. И конечно же, не отпускает. Но и не удерживает силой. И с полминуты они так стоят, и сейчас он уйдет.
* * *Через двадцать пять минут (вся дорога) он уже дома.
Прекрасные три комнаты. Раздельные. И лоджия во двор, с ходу рассказывает Ткачев. И перебирается из ботинок в шлепанцы. Не теряет времени.
Радостный ты очень, говорит жена.
И сначала Ткачев не понимает, куда ветер, грешен слегка, потому и не понимает.
Почему же не радоваться, если квартира этого заслуживает. Великолепный пол. Прекрасные три комнаты
Перестань.
Почему?
Ты похож на на купчика!
Теперь Ткачев понимает.
Он замолкает. Молчит. Потому что знает свою жену она, конечно, бывает разной, но сейчас она чистенькая девочка в белом платьице, чтобы все люди видели, как она умеет слушаться маму и тетю Пашу. И с мальчишками она не водится, ведь они могут замарать ее новые туфельки.
Жена тихо произносит:
Я думала, тебе тяжело будет. Осматривать жилье обсуждать и все такое.
Жилье горем не пахнет.
Разве?
Потом она спрашивает:
Ну а Геля?.. Как она?
Нормально.
Она не очень переживала?
Я же не рылся в их вещах. Походил по комнатам, вот и все.
Совсем не переживала?
Нет Немножко даже кокетничала со мной.
Ткачев говорит это и думает, что вот ведь получается и там и тут. И ничего. И голос тянет и вытягивает слова, как и надо тянуть и вытягивать. И не выдает. И конечно, не первый раз он поспевает и там и тут, но все же что-то точит и легонько подгрызает ему краешек, как мелкозубая мышь.
И еще. Если он думает и помнит об этом, то, наверное, в сущности, он человек неплохой. Это он тоже не забывает отметить.
Они лежат в постели. Засыпают.
И вот жена опять про то же:
А портрет видел?
Что?
Она объясняет портрет мужа Ангелины, ну летчика этого, который разбился, должен же он где-то висеть на стене. Ткачев говорит, что как-никак больше года прошло.
И портрета нет?
Не видел.
Плохо смотрел.
Ткачев раздражается:
Может быть, его и при жизни не было. У нас же не висит мой портрет.
И добавляет:
Может, портрет и был, а она его в фотоателье отнесла. Чтоб сделали покрупнее. Заодно покрасивее.
За несколько таких вот беспечных и грубоватых фраз Ткачев получает теперь долгую ночь с тихими слезами. Он спохватывается, но поздно. Жесткое словцо уже где-то задело, царапнуло теперь жена будет плакать Страшного тут, конечно, нет. И ведь не первый раз. И не последний. И нужно лишь быть с ней рядом, говорить ей добрые слова, ну и целовать и дышать в ухо так, как это водится только у них двоих.
Это он и делает.
А жена неслышно плачет, и объясняет ему, и пытается улучшить его глубинную, так сказать, сущность. Пытается улучшить его нутро на будущее. Подправить, что ли.
Ты хороший, хороший Но ты бываешь иногда нетактичен. Нечуток.
Да, говорит Ткачев. Да. Потому что тут нужно поддакивать.
Нечуткость ранит, обижает людей. Пойми, шепчет она.
Да.
И с Гелей тоже пойми. Она милая, она нам улыбается, но ведь это все через силу.
Да.
Ты ведь говоришь ей об обмене, о метраже, о паевых взносах верно?
Верно.
Ты даже не замечаешь, что во всем этом есть жестокость
Этого Ткачев, может быть, и не замечает, но он прекрасно замечает другое то, что собственная и любимая его жена раскисает, как раскисает слабенький снег в оттепель, от маломальской жизненной перемены. Даже не от перемены от намека на нее. И вот ведь дожила с этакой ранимостью до сорока почти лет, и, уж конечно, в дальнейшем такой и останется. Такой и жить будет И Ткачеву вдруг приходит на ум, что, может быть, она-то и замаливает, как говорили в старину, за него, за его дубленую и носорожью кожу. И что, может, потому-то у него и дубленая, и носорожья и потому-то он дал своей коже стать такой, что знал живут и другие, и они непременно напомнят, и слезу пустят, и смягчат, и примут на себя. И что, может быть, это оно и есть, равновесие. И что мы, человеки, так и задуманы были. С самого начала.
Воды, а? И Ткачев на миг включает свет, чтобы поставить и не свалить принесенную жене чашку.
И замечает нечто. Листочки бумаги и на каждом по три крупных прямоугольника. План. Будущая трехкомнатная. Он шепчет жене:
Хозяйка, а хозяйка, там, на листочках, это ты мебель расставляла?