Пока.
Пока.
Жена поднимает к Ткачеву лицо:
Какой какой был голос? (Робко и тихо.)
Мужской.
Нет. Не то Какой он был?
Отвратный.
Как ты можешь! чуть не вскрикивает жена (она все еще думает, что звонила непременно вдова или неутешный муж).
Ткачев улыбается. Он вдруг чувствует, что растет и прогрессирует в этом обменном ремесле. Потому что особенно чутко отмечаешь свой рост, когда кто-то (в данном случае его жена) топчется на месте и не растет. Женщина, думает он. Вся в эмоциях, где уж ей расти. Пусть топчется.
Ткачев на минуту задумывается и делает самому себе маленький выговор:
Для первого раза я вел беседу неплохо. Но
Что? словно просыпается жена.
Понимаешь я кое-что упустил. Надо было пригласить этого гундосого типа. Пусть бы осмотрел наши хоромы.
* * *А это первый, кто пришел смотреть. Старичок. Довольно мил. Но очень хочет денег. Во-первых, он хочет получить разницу в паях это нормально и естественно. А во-вторых, он хочет доплату просто так. Доплату без причины. Такой вот он пришел и такой сидит.
Ткачев, конечно же, на время принимает эту игру, потому что, если игра для тебя новая, ты ее на время принимаешь, так уж они, новые игры, придуманы. И мы так придуманы.
А все же почему я должен вам доплачивать?.. Я ведь не спорю. Я только интересуюсь, говорит Ткачев.
Почему доплачивать?
Ну да, почему?
Старичок крутит громадную, довоенного образца козью ножку. Неспешно раскуривает ее. И поясняет:
А как же, милый. Так уж водится.
Не вы придумали?
Не я, смеется старичок добродушно.
Ткачев интересуется:
Верю, что так водится, но в чем смысл?
Ну как же. Ты ведь в три комнаты хочешь, значит, вверх идешь. К пирогу. Так или не так?
Ну допустим.
А раз к пирогу идешь тебя малость и постричь можно, хе-хе-хе
И старичок (он и впрямь мил и добродушен) выпускает громадный клуб ржавого дыма, отчего старичка становится еле видно. А жена Ткачева подает ему чай с айвовым вареньем. Вкусный чай. Жене очень нравится, что старичок не сраженный горем, не несчастненький, а даже как бы веселый.
Спасибо, милая.
Ой, что вы!
За чаек спасибо. Хороший чай. Как для родственника завариваешь.
Ткачев продолжает расспросы:
Значит, если я правильно понял, ты хочешь, папаша, денег задаром. Тяжело жить?
Деньги нужны.
Зачем?
И-и, милый.
В разговоре старичок поддерживает любую тему, кроме этой.
А днем позже приходит она она в темном. Хотя скорее всего это темно-синий костюм Аэрофлота.
Когда-то он был темно-синим, это точно, но сейчас он глядится как темный. Во-первых, потому, что тут уже хорошенько потрудилось время. И еще потому, что Ткачевы подспудно как-никак ожидали, что к ним придут и будут ходить по комнатам в темном, вот и пришли.
На голове голубенькая пилотка с «орлом», и, когда она ее снимает (а она сняла ее сразу), оказывается, что пришла привлекательная блондинка в темном, чуть склонная к полноте. У Ткачева внутри что-то екает. Срабатывает. И он видит, что она поняла и отметила это. К тому же у нее оказывается имя, с которым так просто не исчезают с твоего горизонта, если ты мужчина и если горизонт твой сугубо научно-технический. А у Ткачева именно такой горизонт.
Ангелина, говорит она, протягивая руку.
Это тоже фиксируется. Ее рука.
Вы вчера нам звонили? уточняет Ткачев.
Да.
В самом начале девятого?
Да. Как раз в восемь.
Стюардесса?
Угадали, и она улыбается.
А что ж тут было угадывать.
Но угадал, в сущности, не Ткачев. А его жена. Ткачев же слегка ошалел он водит женщину из комнаты в комнату, и рот у него ни на секунду не закрывается:
Это коридор, а это наш балкон, чтобы вам дышать воздухом и чтобы вспоминать родной Ту-104, а это наша комната, а это стенка с отличной слышимостью чтобы стучать соседям по вторым и семнадцатым числам, когда они выясняют отношения, а это и так далее.
Ткачев вдруг перехватывает взгляд жены. Взгляд расшифровывается: прекращай треп, присмотрись к женщине, как же тебе не стыдно
Если тебя одернули, не нужно много ума и много времени, чтобы сообразить, почему стюардесса ходит с темной косынкой на шее. Нужно только закрыть фонтан. И Ткачев его закрывает. Молчит.
Потом тихо спрашивает. Перестроившись:
Муж был летчиком?
Да.
Разбился.