- Разве из наших примут?
- Ведь приняли Хасай-бека!
- Хана, а не бека! Тут же политика, как не понимаешь? Его отец тогда был в силе, Муса-хан, и отдал сына в аманаты в знак верности царю, а Хасай-хана в пажеский корпус, чтоб через язык и присягу привязать крепко! А я? А мы? Ханы без ханств! - Джафар-Дже-ваншир не ведает, но кто о том знает, что намечается сватовство Хасая и его племянницы Натеван. - Мне вернули имение, но не разрешают возвращаться, ибо, как я узнаю, мой дядя бежал в Персию, верь теперь докторам, - именно Ермолов с помощью Мадатова провоцировали побег, чтобы ликвидировать ханство и обратить его в провинцию!
- Может, остальное доскажет сам Мехти-Кули-хан? Тем более что он жалуется на неповиновение своих крестьян.
- Нет, не перебивай! И я должен страдать из-за преступного поведения дяди?! Потом он снова переметнулся сюда, ему все простили, вернули генеральский чин, а я, преданный России, должен страдать? Все близкие, вся округа смеются возмездию за преданность мою к России! - "И он скорбит из-за недоверия к нему?!" - О, этот Мадатов!! Не зря бездетным умер! Он присвоил моих карабахских коней, похитил подаренную мне царем саблю, разорил надгробные памятники карабахских ханов! А что творил его племянник Мирзаджан Мадатов? А его родственник Багдасар Долуханов? А вымогательства Мадатова насчет подложных свидетельств на сыновей Ермолова, зачатых... ну я об этом уже говорил! И мой дядя смеет еще!...
Как же так, изменник - и восстановлен в своем звании?! А Фатали разъяснил Хачатур Абовян, они встретились в родной деревне Абовяна, в Канакире, куда Фатали приехал по делам службы из Эривани (улаживание пограничных дел - сколько лет уже в мире, а снова спор из-за "ничейного" пустыря!).
- Да, Фатали, это ж известное дело, натравливать нас друг на друга! Помогли азербайджанцу - обидели армянина, потом возвысят моего земляка, так высоко, что дальше некуда, и унизят твоего - и снова семя раздора! И пишут, негодуют, ищут справедливость, и растут кипы жалоб в имперской столице у какого-нибудь Царского чиновника: слева ваши жалобы, справа - наши! А потом присылают из Петербурга будто бы защитника! Был тут в наших краях один, из генерального штаба, не то Пружанин, не то Плужников. Собрал армянскую знать и такие дерзкие им речи говорил, так разжигал национальные страсти! "Вы, говорит, составляете здесь господствующий парод, а вас теснят! А ведь как, - прожужжал им уши, - воскресла у вас надежда к облегчению участи вашей, когда ханы Цицианову присягу на верность принесли?!" И ему отовсюду: "Да, да, истинно говорите, господин".
- Может, Ладожский? - Нет, не станет он так примитивно!
- Не помню, только в фамилии жженье какое-то. "А как же, - говорит он моим землякам, - ведь вы имели право мечтать, что под покровительством великой христианской державы возвратите утерянные права! и таковые ожидания еще более разгорелись и казались легко исполнимыми, когда хан бежал в Персию! И что же? Милость правительства к изменникам беспредельна, а вы вновь сделались их рабами!" Зажег, воспламенил, одурманил, а в записке в генеральный штаб написал о нас так: "Страсть к обману, корыстолюбию иногда до грабительства, и разного рода иные факторства", слово-то какое!
- Ты меня не слушаешь, Фатали, занялся извечными нашими... - И проглотил слово, наслышан о дружбе Фатали с Абовяном.