Ему надо было вернуться в синагогу, на послеполуденный урок, куда приходили, в основном, старики. Аарону еще в Берлине нравилось с ними заниматься. Они, не торопясь, пили чай с печеньем. Госпожа Эпштейнова пекла для кидуша. Пожилая женщина отмахивалась:
Девчонок благодарите в школе. Мы на уроках все готовим.
Аарон, сидя на кухне, понял:
У нее мать. Хотя госпожа Эпштейнова может никуда не поехать. В Праге могилы ее предков, муж похоронен. Может быть, Гитлерограничится Судетами? сбежав на пролет ниже, Аарон постучал в квартиру кантора.
Он долго ждал, пока дверь откроют. В шабат звонком пользоваться запрещалось. Лязгнул засов, в темной передней показалась всклокоченная, рыжая голова. Авраам широко зевнул. Рав Горовиц принюхался.
Вы пили вчера, с Мишелем, сказал он утвердительно.
Кузен запахнул халат:
Дай папиросу. Хотя, черт, шабат он выудил из кармана полупустую, разорванную пачку:
Еще что-то осталось. Авраам прошлепал на кухню. Он жадно пил воду, из-под крана.
Пили, согласился он, появляясь на пороге:
Мы взрослые люди, имеем право., Авраам пыхнул сигаретой: «Который час?»
Почти два пополудни, ядовито отозвался рав Горовиц.
Мы в семь утра домой пришли Авраам посмотрел в сторону спальни, или в девять. В общем, счастливой субботы он исчез за дверью. Аарон усмехнулся: «Ладно. И вправду, пусть отдохнут».
Он шел к синагоге, напоминая себе, что надо не тянуть и серьезно поговорить с Кларой: «Отправлю их в Амстердам, самолетом. Сходим в консульство, заключим брак. У Сабины документов нет Аарон успокоил себя:
Придумаем что-нибудь. Клара получит справку, что она опекун девочки. Им поставят визы. А что с остальными делать? Аарон завернул за угол, на пустынную улицу. Рав Горовиц замер. У входа в синагогу стоял низкий, черный лимузин, с берлинскими номерами.
На кухне квартиры Майеровых было тепло, уютно шипел газ в горелках плиты. Клара резала лук, вытирая тыльной стороной ладони слезы. В приоткрытую дверь слышались, восторженные, детские голоса: «Томаш! Сюда, сюда! Смотри, мышка!».
Ссыпав лук в фаянсовую тарелку, женщина принялась за капусту:
Я им сделала мышку Клара взяла папиросу, из картона, на веревочке. Надо для Томаша миску приспособить госпожа Эпштейнова следила за куриным бульоном. На спинке стула, на развешанном кухонном полотенце, сохла домашняя лапша:
Он мышку к вечеру разорвет, усмехнулась мать, впрочем, картона у тебя много. На второе котлеты пожаришь, и капусту потуши. Сейчас печенье сделаем взяв со стола спички, она накрыла большой рукой пальцы дочери:
Трое у тебя, и кот госпожа Эпштейнова погладила женщину по голове, вы с Людвигом хотели много детей Клара всхлипнула: «Лук, мама».
Лук, согласилась мать, забрав папиросу. Пожилая женщина затянулась:
Плакать не надо, дорогая моя. Когда, не о нас будь сказано, дитя умирает, слезы льют. Сейчас радоваться надо, сняв лапшу, бросив ее в суп, госпожа Эпштейнова вытерла лицо дочери полотенцем. Клара смахнула муку с носа: «Только что мне делать, мама?».
Старомодно уложенные волосы, качнулись, она помешала лапшу:
Тебе решать госпожа Эпштейнова помолчала, ты взрослая женщина, милая моя. В капусту сахар добавь распорядилась мать, снимая фартук:
Детям она сладкой нравится. Тебе нравилась госпожа Эпштейнова прислушалась: «Тихо. Чем они занимаются?».
Мать вернулась на кухню, улыбаясь:
Кота загоняли, спит в корзинке. Пауль девчонкам буквы показывает посмотрев на часы, она засучила рукава:
Тесто я поставлю, а испечешь сама. Мне старикам надо готовить община опекала пожилых людей. Дети из гимназии разносили горячие обеды. Клара смотрела на сильные руки матери:
Она тоже немолода. Преподает, для синагоги печет, в гимназии отвечает за кухню. Людям, которым община помогает, восьмой, девятый десяток идет. Господи, что с нами будет? мать открыла дверцу шкафчика, Клара вздрогнула:
Посуда, новая. Не надо ее брать темные глаза госпожи Эпштейновой, внимательно, посмотрели на дочь.
Посуда была из квартиры раввина. Аарон принес ее Кларе. Рав Горовиц смущенно сказал:
Теперь я могу обедать у тебя, ужинать Клара захлопнула дверцу: «Просто посуда».
Мать ничего не ответила. В передней женщина поднялась на цыпочки, поцеловав ее в щеку. Мать была выше. Госпожа Эпштейнова пристроила на голову шляпу: