Безобразие!
Такое неуважение к чужой работе!
Мало того, нарушен был ночной сон.
Холодная медь придала моим рассуждениям уверенность и даже отважность.
Сакура-Сан вскочила на изящные ножки и залепила Хакиро-Сану звонкую пощечину.
Что ты наделал, Хакиро?
Где он?
Нет, что ты наделал?! Я первая спросила!
Юноша чуть не плакал:
Я все равно убью его!
Тут, прикрывая срамное место тазом, вышел и я:
В чем, собственно дело, молодой человек?
Попался, котяра! Она моя! Хакиро кинулся на меня, но Сакура, с неожиданной энергией, перехватила его руку с мечом.
Я ничья, Хакиро, вкрадчиво произнесла девушка. Я гейша. Вольная жрица любви. И останусь гейшей до конца своих дней. А в Японии японки живут удивительно долго.
Все равно я убью его! настаивал неугомонный.
Он гость. Один из многих. Ты будешь, Хакиро, убивать всех моих гостей? горько усмехнулась Сакура.
Юноша бросил кривой меч и, утробно зарыдав, выпрыгнул в тесное оконце.
Благо моя спальня на первом этаже, ушиб ему не грозил.
5.
На другое утро мы прощались с Сакурой в аэропорту.
Значит, я один из многих? энергично заиграл я желваками.
Сакура порывисто обняла меня тонкими руками.
Дурачок, прошептала в ухо, иначе он убил бы тебя. Медный таз самурайский меч разрезает, как вологодское масло.
Ты всем это говоришь?
Тебе первому, на глазах девушки блеснули слезы. Хочешь, я уеду с тобой в снежную и страшную Россию? Там, правда, повсюду всюду бродят медведи, а мужики отплясывают перед Кремлем в красных козлиных сапогах?
Ну, зачем же? насторожился я. У меня там жена, дети, алименты Какие медведи? Ты путаешь с шапито.
Вот видишь
К тому же, я еще ни разу не надевал красные сапоги.
В самолете я прочитал в свежей газете о камикадзе. Он, в знак какого-то протеста, протаранил на стальном скутере китобойное российское судно.
Был ли этим камикадзе знакомый мне Хакиро-Сан?
Не уверен.
Я плохо его знал.
Мне он никогда не нравился.
Я не вел с ним бесед о китах.
Хотя поговорить именно об этом стоило.
Короче! Итальянский министр земледелия срочной телеграммой вызвал меня в Триест.
Глава 2
ПОЛНОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
1.
Поезд «Рим Триест» отбывал в воскресенье, в 1.30 ночи.
Я стоял на перроне, поеживаясь. Даже бобровый, в алмазной пыли воротник, не спасал от дикого мороза, как бедствие, опустившегося на Европу.
Проводник хлюпал носом в багровых прожилках и недоверчиво смотрел на мои «с иголочки» валенки.
Россиян до сих пор недолюбливают в Средиземноморье.
Синьоры! Синьорины! Уно моменто! Престо! Аривидерче! с легкой хрипотцой по-итальянски балаболил проводник. Он просил всех срочно прощаться.
И тут на заснеженном перроне появилось видение.
Дама!
И какая?!
Высокая.
Изящная, как африканская пантера.
Или, как уругвайская лань.
За ней, шаркая ногами в бирюзовых калошах, брел квадратный старик с глумливыми глазками и отвисшей, слюнявой, даже на морозе, нижней губой.
Я покачнулся от столь явного контраста небесной красоты и умопомрачительного уродства.
Павел, пропело бархатное контральто, какое у нас купе?
Все это было произнесено на чистейшем русском. Встретить соотечественников в Риме! Какая удача!
Я широко улыбнулся.
Нумер пять, брезгливо обронил господин и, взглянув исподлобья, оттолкнул меня острым старческим локтем.
Я быстро сунул проводнику хрустящую десятку евро и кивнул на странную парочку:
Ху ис ху?
Князь и княгиня Волконские, на ломанном русском произнес проводник и, заметив мой восторг, подмигнул оливковым глазом: Око видит, мосье, да зуб неймет! Так это будет по-рюсски?
Это мы еще посмотрим.
Я неумолимо отстранил стальным плечом заболтавшегося служителя европейской «железки», и вошел в ароматизированный парижскими духами, с персидскими мохнатыми дорожками, вагон.
В купе я выпил крепчайшего чая в серебряном подстаканнике, сознание мое прояснилось.
«Ну, почему эта княгиня Волконская не моя жена?! искренне возмутился я. Что этот старик с отвисшей губой понимает в любви? Святотатственно даже представить их вместе в постели. Брр!» меня передернуло.
В купе заглянули, перепоясанные белыми ремнями, жандармы. Недоверчиво рассмотрели водяные знаки в моем паспорте с нахохленным двуглавым орлом.