Сознаюсь, зрелища безвкуснее не доводилось видеть со времен Нерона. Давали «Геркулеса на Эте».
Латин в роли Геркулеса?! ужаснулась Виния. Этот маленький, чернявый, кривляющийся сатир!
Это еще можно было бы стерпеть, перебил Элий. Даже Тимелу можно было вынести в роли Деяниры.
Конечно, ввернула сестра, могла ли супруга Латина остаться в тени?
Так мало этого, им вздумалось воочию показать героя, всходящего на костер. Долго жгли чучело, да еще шевелили палками, чтобы больше было похоже на агонию умирающего. Зрелище тошнотворное. А запах Вонь, клянусь, достигла верхних рядов амфитеатра. Пришлось провести остаток дня в бане и волосы и одежда пропитались гарью.
Парис вздохнул.
Еще сто лет назад сказал Гораций:
«Тем не менее, ты не все выноси на подмостки,
Многое из виду скрой и речистым доверь очевидцам.
Пусть малюток-детей не при всех убивает Медея.
Пусть нечестивый Атрей человечьего мяса не варит»
Латин не читал Горация. Или пренебрег Думает, изобрел что-то новое. Увы, и в добродетелях, и в пороках мы только повторяемся И сто лет назад, и, наверное, тысячу, люди думали о том же. Потому многие строки звучат так современно.
Например, подхватил Парис: -
«Корысть заползает, как ржавчина в души:
Можно ли ждать, чтобы в душах таких
Слагалися песни»
А это, заметил Гай Элий: -
«Чего не портит пагубный бег времени?
Ведь хуже дедов наши родители,
Мы хуже их, а наши будут
Дети и внуки еще порочнее».
Надеюсь, наших детей такая участь минует, засмеялась бездетная Виния.
Марциал, недовольно ерзавший на своем месте, громко обратился к Парису.
Ты, я вижу, входишь в число «ревнителей старины». По-твоему, ничего достойного нынешними поэтами не создано?
Глаза Париса весело блеснули. Сохраняя полнейшую серьезность, он ответил:
Ну, почему же? Мне по душе сочинения Стация
Марциал негодующе фыркнул.
Или Валерия Флакка
Марциал задохнулся от негодования.
Или Парис замолчал, словно изо всех сил напрягая память.
Фуск прижал ладонь к губам, Виния задумчиво разглядывала орнамент на чаше, у центуриона подозрительно вздрагивали плечи, Гай Элий накинул на голову край тоги.
Да! спохватился Парис. Ты ведь тоже поэт.
Именно я поэт, отвечал Марциал, не теряя достоинства. Дать тебе свиток? Мое любимое Марциал начал разворачивать пергамент.
Парис вскинул ладонь.
Оставь. Я не жалуюсь на память.
И он немедля изрек:
Есть и хорошее, есть и так себе, больше плохого
Здесь ты прочтешь: ведь иных книг не бывает, Авит.
Голос актера звучал весьма выразительно, только автор не казался довольным. Кислой улыбкой ответил он на аплодисменты, подозревая в выборе цитаты некую злонамеренность.
Парис, посмеиваясь, вторично отверг попытку Марциала вручить ему наилучший стих. Все также смеясь, приподнялся на ложе:
Плохо откладывать то, что окажется впредь недоступным,
Собственным надо считать только лишь то, что прошло.
Нас поджидают труды и забот непрерывные цепи;
Радости долго не ждут, но, убегая, летят.
Крепче их прижимай руками обеими к сердцу:
Ведь из объятий порой выскользнуть могут они.
Нет, никогда, мне поверь, не скажет мудрец: «Поживу я»,
Жизнью завтрашней жить поздно. Сегодня живи.
На этот раз и автор, и гости оказались одинаково довольны выбором. Марциал был объявлен не только поэтом, но и философом. Виния тотчас вспомнила дни, когда отец распоряжался на Палатине и полагал будущее свое блестящим. Мог ли представить, что скоро будет убит, а дочь его никогда не станет Августой? Впрочем, долго предаваться подобным размышлениям ей не пришлось, ибо Парис с каменным лицом прочел третий стих:
О, Флавиев род, как тебя обесславил
твой третий наследник.
Из-за него не бывать лучше б и первым двоим.
Теперь окаменели слушатели. Виния со звоном поставила чашу на стол, испуганно обернулась к брату, не зная как сгладить неловкость. Гай Элий улыбался, опасность всегда горячила ему кровь. «Дойди сказанное до императора, нам разом прикажут вскрыть вены. Забавно, какие у всех стали лица». Марциал, запинаясь, пытался объяснить, что ему напрасно приписывают столь кощунственные строки. Разве он не самый преданный слуга Цезаря?